Может, у тебя родится какая-нибудь мысль по улучшению работы, а ты побоишься ее высказать, потому что стукач все переиначит, и тебя обвинят черт знает в чем. Или еще проще: во время операции хирург испытывает колоссальное психологическое напряжение, поэтому ему необходимо сосредоточиться исключительно на операционном поле. Все остальное он может себе позволять – ругаться матом, петь, все что угодно. Бывают, конечно, и типичные, рутинные операции, а бывают моменты, когда сердце выскакивает от напряжения, все это знают, и сестра никогда не обидится и не упрекнет оператора, когда он в критическую минуту обложит ее в три этажа за то, что подала не тот инструмент. Сестра не обидится, а стукач донесет.
За грустными мыслями Наташа не заметила, как доехала до дома. Поставив машину во дворе, она еще минуту медлила выходить, так силен был соблазн развернуться.
Вдруг нужно сейчас приехать к Альберту Владимировичу и все рассказать, чтобы он понял, что может доверять Наташе, как самому себе? Когда появляется хоть один человек, которому можешь открыться, жизнь становится намного лучше…
Наташа вздохнула и решительно вышла из машины. Никогда ты не убедишь человека доверять и любить, если он того не хочет.
Хороший день перешел в хороший вечер. Забрав Егорку из сада, Ирина вдруг обратила внимание, что сумерки еще не совсем сгустились и морозец хоть и крепкий, но не такой стылый, как зимой.
Быстро поужинав, они взяли санки и отправились в сквер. Сначала Ирина бежала во весь дух, катя Егора на санях, потом поменялись. Она осторожно села на дощечку, а сын, хохоча, пытался сдвинуть ее с места. Она пыталась отталкиваться ногами, чтобы Егору казалось, будто он везет мать, но в какой-то момент координация подвела, и Ирина повалилась в снег.
Вскочила, отряхнулась, и они побежали к «горке» – невысокому холмику в центре сквера. На плоской вершине установлен памятник героям революции, но это никого не смущало – в равнинном Ленинграде любая возвышенность на вес золота, и зимой тут кучкуются дети со всего района. Егор скатывался на санках, а Ирина несколько раз съехала с ледяной дорожки. Сначала на корточках, а потом осмелела и скатилась стоя, «на ногах». Мальчишки постарше разбегались, набирали ускорение и потом катились далеко-далеко, до самой кромки аккуратных кустов, которыми был обсажен сквер. Егор тоже захотел съехать «как большой», Ирина разрешила и страховала, готовая кинуться наперерез любому, кто захочет скатиться, пока ребенок не закончил свой полный опасности спуск. К счастью, обошлось, и, когда сын поднялся наверх, Ирина вдруг неожиданно для себя самой разбежалась и понеслась вниз по склону, выставив одну ногу вперед и балансируя раскинутыми руками.
И тут радость вдруг покинула ее. Ирина вспомнила, что одна, и никто не встретит у подножья горки с распахнутыми объятиями.
Она остановилась. Все должно быть не так! Разве может одинокая мать быть счастливой?
Привычное отчаяние уже готово было затопить сердце, но тут Ирина увидела, как Егорка несется к ней со всех ног и от избытка чувств кричит «бразды пушистые вздымая!». Ирина поймала его, прижала к себе крепко-крепко и закрутила, счастливая от того, что сын еще маленький и легкий и она пока может его поднять.
По дороге домой они зашли в булочную, работающую до восьми, и купили огромный рогалик, блестящий сдобным коричневым боком и обсыпанный сахарной пудрой, не удержались, сразу отломили по горбушке, так что у Ирины в руках осталась только середина рогалика. Заглянули в окно детского сада, расположенного на первом этаже соседнего дома. Егорка ходил в другой сад, а здесь разглядывал шкаф с игрушками. Это был ритуал.
Егор начал клевать носом, как только вошел в дом. Он быстро разделся, почистил зубки и все это время так сладко зевал, что Ирина тоже страшно захотела спать. Раз уж такое дело, она решила лечь пораньше и хоть раз в жизни проснуться выспавшейся и бодрой. |