И тут в наушники ворвался вкрадчивый голос:

— Ты зря стараешься, краснопузый. Все равно твои холопы воевать не умеют. Мы все твои коробочки сегодня превратим в куски жареного железа. А потом доберемся и до тебя, краснопузый комиссар, поймаем, как зайца, и повесим… Чего молчишь? Онемел?

Гаврилов и в самом деле на мгновение опешил от такой наглости. К тому же он был совершенно уверен, что его слушают только свои: на курсах им подробно объясняли, что все рации настроены на специальную волну, которая недоступна противнику. Правда, это было давно. И вот на тебе — вполне доступна!

Гаврилов забористо выругался и, переключив рацию на связь, крикнул вниз стрелку-радисту:

— Свяжись с командованием! — И как только в наушниках прозвучало: — «Я, „Тополь“, слушаю вас!», тут же сорвался на крик:

— Где, черт возьми, авиация? До коих пор этот бардак будет продолжаться? У меня скоро не останется ни одного танка!

— Будет авиация, — заверил его «Тополь». — Усильте огонь по садам! — А далее все звуки в эфире заглушила уже знакомая Гаврилову фашистская песня про Хорста Весселя.

Но прилетела не наша авиация, а немецкая, а нашу точно черти с квасом сожрали. «Юнкерсы» выстроились в цепочку и завели над лежащей пехотой и ползающими по берегу реки танками хоровод, то падая вниз под вой сирен, то взмывая вверх, засыпая поле, реку и окопы, занятые третьим батальоном, мелкими бомбами.

А сзади, за спиной Гаврилова, уже занимали позиции тридцатьчетверки и кавэшки. Их звонкие выстрелы покрывали грохот боя. На опушке леса, чуть выдвинувшись вперед, надрывались зенитки, отплевываясь густыми очередями снарядов.

«Ах, не тому учили, не тому учили! — злился майор Гаврилов, наблюдая за неуклюжими действиями танковых экипажей на том берегу. — Учили нестись во всю прыть по чистому полю, стрелять с коротких остановок, а творческой инициативе не учили, самостоятельному маневру не учили, использованию складок местности не учили: за трусость полагали. „Делай как я!“ — какая уж тут инициатива!»

Наконец над городишком появились наши бомбардировщики. Они шли шестерками на большой высоте, над ними и под ними скользили истребители. Истребители сорвались вниз и пошли в атаку на «юнкерсы», но те не стали ждать, кинулись врассыпную. Высоко в небе завязались схватки «ишачков» и «яков» с «мессерами». А наши бомбардировщики величественно ползли над городом сквозь ватные хлопья разрывов зенитных снарядов, не роняя строя. В бинокль было видно, как из открытых бомболюков сыпались черные точки, будто горох просыпался из худых мешков, точки таяли, растворялись в прозрачном воздухе, чтобы через минуту вызвать внизу ураган огня, дыма и утробного грохота, но совсем не там, где требовалось для продолжения атаки, а значительно дальше, где-то на противоположной окраине города.

Самолеты шли ровно, не обращая внимания на кутерьму вокруг них, затем пропали из виду и снова появились через какое-то время, но значительно ниже и уже с нашей стороны, прошли так же величественно, будто волоча за собой тяжелый каток, чадящий и сыплющий искрами.

— Леж-жат, сук-кины дети! Леж-жат! — нервничал полковник Луганцев, наблюдая в стереотрубу за своими залегшими под огнем противника батальонами, не поднявшимися даже после бомбежки городской окраины.