|
— Вызвал я вас из командировки не только потому, что статья и все такое, а потому что… Видите ли, у нас заболел собственный корреспондент по Средней Азии. Было две кандидатуры, но обе не прошли по состоянию здоровья. Вот я и подумал о вас… Вы ведь там, в Средней Азии, еще не работали, насколько мне известно… Большой нагрузки у вас не будет, так что времени на писательство хоть отбавляй, а всё при деле, и зарплата, и льготы… Квартира в Ташкенте обеспечена. Не понравится — будет особняк. У вас ведь, насколько мне известно, дети вполне самостоятельные, а вам с женой там будет хорошо…
— Сын у меня учится в военно-политическом, — вставил Алексей Петрович, не надеясь, что это как-то ему поможет, и еще до конца не понимая, почему именно он и почему так неожиданно. — Ну, это… — отмахнулся Поспелов. — Это ерунда. Он ведь на казарменном положении. А на каникулы — к вам: фрукты, овощи… — Да, разумеется, но я хотел, — приходил понемногу в себя Алексей Петрович. — Я хотел уйти из газеты вообще, вернуться к писательству. Война закончилась, много молодежи — пусть работает. Да и языков среднеазиатских не знаю… По лицу Поспелова пробежала тень недовольства, и лицо стало неприветливым, оно съежилось и обострилось — неприятным стало лицо, нетерпимым, и глаза смотрели сквозь очки по-совиному колюче, недобро смотрели глаза Главного — как на провинившегося. И до Алексея Петровича наконец дошло: ссылка. И все, что говорил Поспелов до этого, лишь камуфляж и ерунда, призванные прикрыть главное: наверху прочитали и выразили неудовольствие, остальное — из обычной обоймы репрессивных мер. Не исключено, что и сам Поспелов приложил руку… — Вы ведь в отпуске не были… — снова заговорил Поспелов, подслащивая пилюлю сочувственным голосом. — Пишите заявление и отправляйтесь в отпуск. Скажем, в Пицунду. Бархатный сезон. Там санаторий, подлечитесь, отдохнете, а уж потом… по назначению. Путевки на вас и жену у секретаря. Так что желаю успеха. Поднялся и протянул руку. Оказавшись на улице, Алексей Петрович передернул плечами и выругался про себя. Впрочем, могло быть и хуже, думал он, уже шагая вверх по Пушкинской. Но для Маши это будет ударом: она так мечтала понянчить внуков, а тут собирайся и кати к черту на кулички. Ведь для нее это, считай, вторая эвакуация… И все в тот же Ташкент, в котором она так мечтала о Москве. Вечером у Задоновых собрались все, кто имел отношение к их семье и находился на ту пору в Москве. Пришла племянница (а может быть дочь?) Марина с мужем, Афанасием Роговским, инженером какого-то секретного конструкторского бюро, человеком шумным и общительным, с которым она познакомилась в Свердловске. Пришел Константин Киваев, муж Ляли; отпросился из училища Иван, и вечно занятый на производстве племянник Андрей оставил ради этого сбора все свои производственные проблемы. Не было только Ляли с ее новорожденным сыном, да Катерина отговорилась плохим самочувствием, но Алексей Петрович догадывался, что дело не в плохом самочувствии, а в нежелании бывшей снохи встречаться с ним, Алексеем, и ворошить прошлое. Да и Маша поведала, что Катерина хоть и вышла замуж, да счастья в новом замужестве не нашла, а как и почему — бог ведает. Собрались за тем же столом, за которым когда-то главенствовали Петр Аристархович и Клавдия Сергеевна. Теперь на их месте сидел Алексей Петрович и Маша. И вроде бы новых лиц совсем немного, но… но разве в этом дело? Дело совсем в другом: нет былой раскованности, нет теплоты и близости, хотя нет и интриги, а если она и есть, то прячется так глубоко, что ее не разглядишь. Алексей Петрович оглядывал стол и сидящих за ним людей, и было у него такое ощущение, что они собрались здесь лишь для того, чтобы поесть. |
