Использование ворвани в лампах Арганда резко подскочило в конце XVIII в., особенно в Европе и Северной Америке. В 1770–1775 гг. китобои Массачусетса, пытаясь удовлетворить растущий спрос, производили по 45 000 бочек китовой ворвани ежегодно. Охота, подпитываемая нуждой во внутреннем освещении, стала настоящей индустрией, и некоторые виды китов оказались почти полностью истреблены ради удовлетворения этой потребности. По разным оценкам, к началу XIX в. ради добычи жира было убито более четверти миллиона китов.

Долго так продолжаться не могло, но потребность во внутреннем освещении по-прежнему росла. Население увеличивалось и богатело, всё большее значение придавалось образованию, культура чтения и развлечений после наступления темноты входила в массы, так что спрос на масла только рос. Одновременно усиливалось и давление на изобретателей и ученых, которые должны были предложить способ удовлетворения этой потребности. Среди них был и Джеймс Янг, шотландский химик, который в 1848 г. нашел способ получения из угля жидкости, прекрасно подходившей для лампы. Он назвал ее парафиновым маслом. Канадский изобретатель Авраам Геснер проделал то же и назвал свою жидкость керосином. Эти открытия могли и не привести к серьезным результатам, однако сделаны они были перед самым началом Гражданской войны в Америке. Китобойные суда стали мишенью для военных кораблей, а налоги на другие виды ламповых масел дали керосиновой промышленности удачную возможность для старта. Однако реальный прорыв произошел только тогда, когда изобретатели начали возиться не с углем, а с сырой нефтью, которую можно было обнаружить возле угольных шахт. Ее приходилось выкачивать из земли, это черная, пахучая, липкая субстанция. Но, прежде чем ее применить, пришлось освоить дистилляцию – старый фокус, впервые использованный еще ар-Рази и оказавшийся чрезвычайно выгодным. Теперь джинна действительно выпустили из бутылки.

Тем временем на борту моего самолета по-прежнему не было сказано ни слова о керосине. Инструктаж по безопасности дошел до пункта об аварийных выходах, и один из проводников встал в проходе и развел руки с растопыренными пальцами, указывая нам их расположение. Мне сказали, что позади меня два таких выхода, и впереди два, и еще два над крыльями. Мне хотелось добавить: «А еще 50 000 литров керосина в баке у нас под ногами и по столько же в каждом из крыльев лайнера». Должно быть, я пробормотал что-то себе под нос, поскольку привлек внимание соседки, которую, как я позже выяснил, звали Сьюзен. Впервые после посадки в самолет она подняла голову от книги. На мгновение она встретилась со мной глазами поверх очков в красной оправе, затем вернулась к чтению. Ее взгляд хотя и длился меньше секунды, но успел сказать мне очень многое. Он говорил: «Расслабьтесь. Самолет – самое безопасное средство перемещения на большие расстояния. Знаете ли вы, что каждый день больше миллиона людей летает в стратосфере и шансы на то, что произойдет что-то плохое, мизерные? Нет, даже меньше. Сядьте поудобнее. Расслабьтесь. Почитайте книгу». Я понимаю, что здесь очень много информации для передачи взглядом, но поверьте мне, ее короткий взгляд сказал мне всё это.

Нефтеперегонный завод; высокие колонны – дистилляционные сосуды. © Kyle Pearce

К счастью или нет, но я не мог думать ни о чем, кроме керосина – и замечательного фокуса, который изобретатели середины XIX в. использовали для переработки сырой нефти: метода перегонки. Ар-Рази для этого применял аппарат, известный как аламбик, – примерно то же, что мы сегодня называем дистилляционными, или ректификационными, сосудами. Это те самые колонны, которые торчат вверх из всех нефтеперегонных заводов.

Сырая нефть – смесь углеводородных молекул различной формы: и длинных, как спагетти, и более компактных, и замкнутых в кольца.