Разгадка была проста – Константин попал в пpесс-хату. Узнал он об этом очень скоро. Не прошло и четверти часа, как двери камеры распахнулись, и через порог уверенно шагнул громила под два метра ростом, всем своим видом напоминавший портового грузчика.

На нем были расползшийся в плечах по швам пиджак, пузырящиеся на коленях брюки, тяжелые стоптанные ботинки. На груди, под расстегнутой рубашкой, виднелась грязная майка, едва-едва прикрывавшая синие надписи – татуировки. Исколотые синими перстнями пальцы новый сокамерник Константина держал растопыренными в разные стороны.

После того как за спиной громилы с грохотом захлопнулась металлическая дверь, он с хозяйским видом прошелся по камере и остановился перед Константином.

– Шибзик, ты че на мой самолет залез?

«Еще один, – подумал Константин. – Они все, что ли, такие, или их капитан Дубяга для меня выбирает?»

– Что?

– Ты че, глухой или первоход? Музыки не понимаешь? Вали отсюда.

– Здесь места хватает, – стараясь сдерживаться, сказал Константин.

– Чего? – Громила едва не задохнулся от возмущения.

Ввязываться во вторую за день драку Константину вовсе не хотелось. Не говоря ни слова, он слез с нар, забрал куртку и пересел в противоположный угол. Новый сокамерник проводил его таким злобным взглядом, что Константину на мгновение показалось, будто его подталкивают в спину.

Громила сбросил с себя пиджак, рубашку и демонстративно поиграл мощными бицепсами. Все его тело было украшено татуировками. Они начинались в виде перстней на пальцах, продолжались на предплечьях, плавно переходили на руки выше локтей, плечи и буйно расцветали на груди и спине.

Из того, что успел увидеть Константин, ему особенно бросились в глаза несколько росписей. На предплечье левой руки была изображена ладонь, сжимавшая нож с длинным лезвием. С запястья этой ладони свисали кандалы с оборванной цепью. На плече красовалась еще одна татуировка с ладонями. Две закованные в кандалы руки бережно держали розу.

На другом плече была выколота решетка с кинжалом и веткой розы. Решетка состояла из трех продольных и трех поперечных прутьев. Над правой грудью художник-татуировщик потрудился особенно тщательно. Здесь можно было увидеть и женскую голову, и шприц с ампулами, и карты, и денежную купюру, и бутылку с рюмкой. Поверх этой татуировки был изображен кинжал.

С другой стороны грудь украшало изображение Мадонны с ребенком на руках. Чуть пониже – какая-то надпись мелкими буквами. Но прочитать ее было невозможно. Татуировок на спине Константин не разглядел. Ему показалось, что там была изображена церковь с несколькими куполами.

Громила уселся на нары, достал из кармана пиджака папиросы, спички и закурил. Он делал это с таким демонстративным наслаждением, что Константин не выдержал и отвернулся к стене. Воздух в камере очень быстро наполнился густым дымом.

Константин чувствовал себя, как побитая собака. За весь день у него во рту не было ни единой крошки. Не дали даже кружки кипятку. В желудке щемило. Вдобавок ко всему разболелась обожженная рука. После удара Сироты опухла скула. Сейчас опухоль немного спала, но скула неприятно ныла.

А самым гнусным было отсутствие табака. Громила, как назло, курил одну папиросу за другой. На бетонном полу возле его нар валялись уже несколько разжеванных измятых бумажных мундштуков от «Беломора».

Устав лежать на боку, отвернувшись лицом к стенке, Константин перевернулся на спину. Сокамерник, казалось, не проявлял к нему ни малейшего интереса. Он тоже лежал на спине, зажав в углу рта «беломорину».