Федор стал сматывать шнур микрофона. Потом подозвал Петра.

– Давай глянем что получилось. Прокрути обратно. Может перезаписать придется. А вы не уходите пока, – Федор жестко приказал Аглаиде, – где-нибудь здесь рядом со мною побудьте. И вообще в следующий раз, не я должен говорить, а вы. Текст надо заранее наизусть выучить. Цицерон и тот экспромты не любил.

– Я согласная.

Федор демонстративно отвернулся от меценатки и сказал нервно теребящему руки художнику:

– Представляешь Владилен, наша красавица Аглаида меня сегодня с утра бакланом обозвала. – Затем он патетически поднял руки к небу и продекламировал:

– Скажи мне, не кривя душой, работник кисти и резца, на самом деле я похож на благодушного глупца?

– Ты…

– Федор! – подсказал Федя.

– Ты Федор демон, полубог! – пел осанну нежданному помощнику портретист, не зная с какого боку подступиться к богатой клиентке. Никаких членов Политбюро никогда он не рисовал. Но прозвучало красиво. Треска надеялся, что Аглаида поняла о ком речь шла. Он боялся спугнуть удачу.

Любой, даже самый небольшой коллектив собравшийся для дела и тут же разбежавшийся, выдвигает из своих рядов на время неформального лидера. Лидер командует: ты режь колбасу, ты расставляй стаканы, а ты разливай. Портретист Владилен Треска и сладкозвучная певчая птичка Аглаида молча признали первенство Федора. Он это почувствовал и вдохновенно продолжил:

– Над ней вознес я всепрощающую длань, живи пока дарую жизнь, Аглая, в знак примиренья я хотел бы дань, с вас получить заместо злого лая.

У…у! Как красиво закруглился Федор. Главное себя не забыл.

– Пусть в лучший ресторан ведет! – воскликнул воодушевленный Треска, явив миру тщательно скрываемый порок.

– Баблом пусть лучше отдаст! – мрачно заявил оператор. – По ящику не каждый день себя увидишь.

– А сколько надо? – сразу согласилась Аглаида и даже открыла сумочку.

Оператор недовольным голосом стал считать:

– Запись – минуты две. Половину вырежут, оставят минуту, а то и еще меньше. С вас три тысячи евро, – небрежно заявил он, – гарантирую показ в вечерней программе новостей.

Деньги перекочевали из одних рук в другие.

Через минуту удовлетворенный оператор покидал место съемки. Федору показалось, что он поделился с Треской. Остались втроем: Федор, Аглаида и портретист Владилен Треска. Треска ходил взад-вперед и, потирая вспотевшие руки, громко восклицал:

– Я такой портрет напишу, я такой портрет напишу. Не сомневайтесь. У меня есть полотно два на три. Загрунтовано уже.

Федор отвел в сторону Аглаиду. Ему, ни с какого боку не нужен был больше этот неудачник портретист. Но одна шальная, не донца сформировавшаяся мысль остановила Федора. Сказав художнику, что они еще вернутся, он и стал эту мысль развивать.

– Аглаида.

Та жеманно улыбнулась и негромко сказала:

– Мне больше нравится, когда меня Аглаей зовут. Как в ваших стишках.

Федор ее одернул:

– О вас, об Аглае, не я, а классик сказал. Я повторил. Но мне тоже имя Аглая больше нравится, чем Аглаида. А я – Федор. Только прошу меня Федей не назвать. Не люблю.

– А вы тележурналист?

Федор понимал, что мог бы сейчас тележурналистом назваться. И даже какое-то время продолжить игру. На тележурналиста она уже сейчас подсела, готова вечную дружбу предложить. Хоть это было и невежливо, он ушел от прямого ответа, и сам спросил:

– Тележурналист – подневольная птица, а я привык к свободному полету. Вы что на выставке делаете?

Прозвучало почти как «куда суешься, дура, со свиным рылом в калачный ряд»? И в тоже время на Аглаиду смотрели чистые участливые и внимательные глаза.