Сергей Синякин. Жила-была ведьма, или Танцы на краю ночного облака
Глава первая
Она летала по ночам. Так было спокойнее, люди редко задирают голову, чтобы посмотреть на звезды, а потому почти никто не замечал скользящую в небе тень. А если замечал, то помалкивал. Кому хочется прослыть умалишенным? До четырех лет Лина была обычной девочкой. Ничем она не выделялась из своих деревенских сверстниц. Все случилось однажды на залитом солнцем лугу. Мать доила корову, а Лина отправилась собирать цветы. Цветов на лугу было много, васильки зацвели, розовые «часики», колокольчики лиловые и белые. Лина собирала цветы, ожидая, когда мать закончит доить корову, и они пойдут обратно в деревню. За своим занятием она потихоньку удалялась от матери и незаметно оказалась на берегу лесной речки. У нас в Вологодской области, знаете, какие речки? Воробей пешком перейти может. Воробей может, а четырехлетней девочке, пожалуй, с ручками будет. А на том берегу, прямо за большой замшелой корягой Лина увидела красные цветы. Большие, красивые. Она посмотрела назад, мать была занята делом. И тогда Лина быстренько-быстренько взяла и перебежала по воде на тот берег. Сорвала цветы — и назад. Но оказалось, что как бы мать ни была занята делом, за дочкой она смотрела. Мать подхватила ее на руки, гневно заглянула в глаза — Лина ее такой никогда не видела — и почти крикнула: — Никогда больше не делай так! Слышишь, никогда! А чтобы ее слова до самых глубин маленькой души дошли, взяла и отстегала Лину собранным букетом. Всю дорогу до дома девочка плакала, ей было жалко цветы. И понять она не могла, почему мама так испугалась — речка-то была узенькая, воробью по колено. Когда Лине исполнилось тринадцать лет, умерла бабушка Дарья. Она лежала в дальней комнате и почти не видна была среди пуховых подушек: желтое морщинистое личико да клок седых волос. Бабушка все просила пить, но никто не хотел к ней подходить. Мать больно щипала Лину: — Не смей туда ходить! Не смей! А родственники по мужской линии обстоятельно прикидывали, как им потолок над умирающей родственницей разобрать. — Так она быстрее отойдет, — сказал дядя Иван. — Так что же, пилить над старухой? — возражали ему. — И так на ладан дышит, а тут еще пыли наглотается! — Трудно ей умирать, — сказал дядя Иван. — Да вы же сами знаете, не может она умереть, пока дар свой не передаст. Ты, Петька, раз пилить не хочешь, иди и подержись за нее. — Нашел дурака, — сказал второй дядька. — Сам иди и держись, а я на завалинке покурю. Ночью было слышно, как бабушка вздыхает и плачет в своей комнате. Лине было жалко бабушку, и она все думала, почему бабушке никто не принесет пить? И дядьки, и мама с папой, и все остальные были людьми добрыми, а бабушке помочь не хотели. А бабушка была хорошей, у нее вся деревня лечилась, даже докторов никогда не вызывали из райцентра. Все знали, если плохо стало, беги к бабе Даше, та тебе поможет. А теперь ей самой никто не хотел помогать. Утром бабушка Дарья снова плакала и просила пить. Лина набрала кружку, проскользнула незаметно в комнату и дала бабушке попить. Костлявые, но неожиданно сильные пальцы сомкнулись на ее тоненьком запястье. — Ты меня не бойся, не бойся, — сказала бабушка. — И никем этот дар не проклят, так, люди болтают. Сама потом поймешь! И закрыла глаза, а на лице ее было такое облегчение, прямо засветилась она от счастья. — Нет! — крикнула вбежавшая в комнату мама. Поп бабушку Дарью отпевать отказался. — И не просите, — сказал он. — Ничего мне от вас не надо. |
