— В трусы лазил, — сказала Лина, застеснялась, опустила голову и шепотом добавила: — Больше ничего!

— Иди, — сказал милиционер, тоже не поднимая головы. — Вот здесь подпиши и иди.

А потом ее расспрашивала Вера Ивановна и все качала головой, словно совсем не удивлялась рассказу Лины.

— Иди, Басяева, — сказала она. — Говорили мне…

И закрыла торопливо рот, словно в него плюнуть хотели.

Вечером перед сном Лина почему-то вспомнила наглого милиционера. Нельзя сказать, что она ничего не понимала, в почти пятнадцать лет дур не бывает, конечно, она понимала, чего от нее хотел Арнольд Петрович и почему ее хватал за колено милиционер. И от этого было особенно противно, потому что Лина все представляла себе совсем иначе, и суженого-ряженого видела совсем непохожим на лысого завхоза и наглого милиционера. Ей суженый-ряженый представлялся кем-то вроде молодого Баталова, чья фотография хранилась у Лины в тумбочке, и виделось все кисейно-воздушным, белым, с розами, которые падали с голубого бездонного неба. Лина полежала немного, поплакала, обижаясь на несовершенство мира, потом поговорила немного с Седиком, узнала последние деревенские новости, а потом вновь в ней заговорил рассудительный голос, который рассказывал ей о мире:

— Чистец буквецецветный, — сказал голос. — Многолетняя трава. Цветки собраны в колосовидные соцветия по десять-двенадцать цветков на конце стебля. Собирают в ранней стадии цветения и сушат, тщательно следя за тем, чтобы на заготовку не попали роса или дождь. Запах слабый, ароматный, чуть горьковатый. Настойки чистеца и жидкий экстракт применяются в акушерско-гинекологической практике.

Надо же!

Лина покраснела, радуясь, что кругом темно. Кто-то осторожно коснулся ее плеча.

— Линка, — горячо прошептала сидящая на соседней постели Лена. — А он, правда, с тобой ничего такого не сделал?

— Ничего, — сказала Лина. — Засипел, задергался, я и убежала. Наверное, сердце не выдержало.

— Слюной подавился, — сказала с ненавистью подружка. — У-у, козел!

Глава четвертая

Нельзя сказать, что отношение к Лине в интернате изменилось, но некоторые слухи поползли. Арнольд Петрович, как рассказала Лине подруга, еще той сволочью был, пользовался тем, что за интернатских заступиться некому было. А директриса молчала. Или у Арнольда Петровича что-то на нее было, или принцип такой был у директрисы — не встревать в чужие дела, только Арнольду при ней было привольно. Он еще и не такое себе позволял, стыдно рассказывать о его ночных забавах! Только кончились они.

— Ты, Линка, молодец, — сказали Лине старшеклассницы. — Даже если этот козел сам копыта откинул, это как же его распалить надо было, чтобы сердце не выдержало! Нашлась среди нас такая, что за себя постоять смогла!

А учителя первое время вообще даже спрашивать ее по предметам не стали. Просто ставили в журнал хорошие отметки, и все.

А об Арнольде Петровиче все быстро забыли. Как и не было его на земле.

Постепенно история эта стала забываться. Лина в интернате ничем себя не показывала, вперед не лезла: ну, там, кактус на классном окне втихомолку заставит цвести, мышей, что девчонок в коридоре пугали, по ночам спать приучила и лишний раз на глаза не показываться. Иногда она ночами втихомолку лазила на чердак, выбиралась наружу и сидела на крыше, разглядывая серебряную россыпь звезд. Она чувствовала в себе силу, способную сорвать ее с места и унести туда, где среди редких слабо освещенных облачков плавала круглая улыбающаяся луна. И никогда не пробовала пойти вслед за рождающимися в душе желаниями. Все боялась, что кто-то ее заметит, потом пойдут нехорошие разговоры, и кто знает, чем все это кончится.