– Бедная мама! – Маша закрыла лицо руками. – Как ей тяжело сейчас!

– Да, наш разговор вышел мучительным. Но я простил ее! Веришь? Простил! Для меня главным было увериться, что ты невиновна, что наша любовь осталась чистой, не омраченной тщеславием и жадностью!

– О! Как ты мог! Как ты мог думать, что я променяла тебя на титул и поместье! – простонала Маша с горечью и обидой в голосе.

– Увы! В какой-то миг и решил, что ты такая же, как и все, во всяком случае, как большинство. Но, слава Богу, я ошибался! Прости и ты меня за то, что я так мучил тебя своим непониманием! Теперь я вижу, как это было жестоко с моей стороны!

И они снова бросились друг другу в объятия.

За стенами избушки уже давно сгустились сумерки, поднялся ветер. Тяжелая ветка близко стоящей ели ударилась в маленькое мутное оконце. Маша, которая уже задремала в объятиях Колова, вздрогнула и открыла глаза.

– Ой! Мне же уже давно пора быть дома! – Она вдруг четко осознала, что слова о доме теперь звучат несколько странно. Разве Сиреневая вилла – ее дом? – Меня будут искать! Надо возвращаться. Но как же мне, то есть нам, теперь поступить? Что делать?

– Я еще не продумал всех деталей, но, скорее всего, придется бежать из поместья. А уж потом добиваться развода. Вряд ли они отпустят тебя по доброй воле.

Маша торопливо одевалась, небрежно закручивала косу вокруг головы. Они вышли из натопленной избушки. В лицо ударил холодный ветер, как сама действительность – ледяная, злая и неизбежная.

Глава двадцать седьмая

«Как славно, что я могу удалиться от обыденности в мой мир! Сюда никому нет хода, даже маман не может понять моих творений, хотя она так близка мне!

Маша! Маша должна понять, почувствовать, как я, увидеть мир моими газами, я знаю, что она придет ко мне! И тогда наступит полное блаженство! Оно уже приближается, я чувствую, я вижу это! Но я не хочу торопить события. Все должно произойти само собой. В один прекрасный день она поймет, что только я – цель и смысл ее жизни. Только я могу наполнить ее невиданным чувством. Я трепещу от ожидания! И это тоже есть в моих картинах. В них вся моя жизнь, мой внутренний мир. Тут мое мучительное детство, когда я еще не мог осознать, что я иной, чем окружающие. Тут моя верная мать, мой истинный друг. Тут он, недоступный, как горная вершина, мой отец. Я ведь так любил вас, папенька! Я боготворил вас, я страдал, а вы не замечали меня. Вернее, видели жалкую блоху, маленького убого дурачка! А дурачок-то, ха-ха, посильней да похитрей вас оказался! Эка чего удумал! Запереть меня, меня, единственного своего сына, в доме для умалишенных! Словно я и вправду идиот! Затем отослать маман с глаз долой и вместо нее взять в дом эту деревенскую бабу. Смешно! Мне смешно теперь. Мои небожители на картинах смеются над тобой, старый и недалекий сатир. Каково теперь тебе там? Страшно ли тебе? Или ты по-прежнему презираешь меня, полагая, что я жалкий недотепа, неспособный защитить свои интересы? Жаль, что ты никогда уже не сможешь поделиться со мной своими последними впечатлениями от этого бренного мира. Впрочем, я могу себе это очень ярко представить, вот они предо мной, в моих творениях. Жутковато даже мне, надеюсь, что и тебе было очень страшно. Страшно и больно, как и мне, когда я надеялся на твою помощь и поддержку, но ты отталкивал меня. И вот оно возмездие!

Но что это, что за мгла подкрадывается, наползает на мои картины? Точно туча! Что за непонятная тревога, ощущение неведомой беды, опасности? Разве мне еще что-либо угрожает? Почему меня что-то гложет изнутри, чего я мечусь по дому, как затравленный зверь? Где она, где моя жена? Почему ее нет? Да нет же, она есть, она тут, рядом! Но ведь что-то происходит? Меня не проведешь, я же чувствую, как животное.