Хеллер вешает трубку, выходит из будки телефона-автомата, бежит к книжному магазину, что на углу улицы. Узнают ли его там? Но служащие давно сменились. Молодая неловкая продавщица предлагает ему свою помощь, он отрицательно машет рукой, он, мол, сам разберется, он их старый покупатель, случайно заскочил в магазин, вот он уже у крутящихся стоек с карманными изданиями, быстрым взглядом, склонив голову к правому плечу, окидывает он названия, глядит мимо книг на улицу, на входную дверь дома, откуда они сейчас появятся или уже появились, чего Хеллер не видит, так как приседает на корточки, ища укрытия за стойкой. Курчавый атлет ведет Шарлотту к машине, открывает ей дверцу.

Но почему Шарлотта медлит? Она внимательно всматривается в телефонную будку, обшаривает взглядом всю улицу по одну и по другую сторону от будки. Она чувствует его присутствие, она чувствует главное, что за ней в этот миг наблюдают, и стоит, будто что-то отыскивая; но тут вспыхивают фары, и она наконец садится в машину. Продавщица понимает, что Хеллер использует стойку как укрытие, что он в такой неудобной позе, едва не теряя равновесия, наблюдает за отъезжающей машиной. Продавщица сейчас одна в магазине, ей надо задать посетителю хоть какой-нибудь вопрос, и она спрашивает:

— Вы что-нибудь выбрали?

— Разумеется, — отвечает Хеллер, — вот это карманное издание, «Радиопьесы», и еще, если у вас есть, последний номер «Шпигеля».

6

Как следует принимать официальное извинение? Валентин Пундт, сжимая руками подлокотники кресла у письменного стола, затаил дыхание, склонил голову и с такой сосредоточенностью уставился на коврик у кровати, словно хочет прожечь в нем дырку; ноги его, однако, для равновесия слегка раздвинуты. Внимательно слушая, Пундт задумчиво принимает извинения, возможно, оценивает их по форме и содержанию.

— Я, право же, не хотел сказать ничего дурного и вовсе не собирался характеризовать ваш, господин Пундт, личный опыт как «груду старья» или «бред сивой кобылы», подобная мысль мне и в голову не приходила. И если хотите знать, я ошеломлен, я в полной растерянности, что именно вы меня так неправильно поняли, ибо именно вы с самого начала заявили, что на наших заседаниях и обсуждениях мы ничего не принимаем на свой счет. Но если я тем не менее сказал что-то, оскорбившее ваши чувства, то виной тому моя особая заинтересованность в этом разделе хрестоматии, в конечном итоге каждый из нас отвечает за книгу в целом. В этом смысле я и прошу вас извинить меня.

Ну вот, собственно, и все, словно говорит следующий за речью жест, которого Пундт не замечает, он все еще занят оценкой самого извинения; в конце концов он кивает, это кивок согласия, и рука, протянутая Хеллеру, не только готова все простить, но хочет поздравить его в связи с выдержанным испытанием. Они пожимают друг другу руки, а единственный свидетель события, благодаря которому совещание не будет прервано до срока, — непромокаемое пальто Пундта, висящее на двери.

— Присаживайтесь же, — говорит Пундт, — присаживайтесь просто на кровать, если вас это не стеснит, а я кое-что налью нам.

Он открывает чемодан, достает оттуда ком полотенец, разматывает их, по очереди отбрасывает, улыбаясь, назад в чемодан, пока взору не открывается белое горлышко бутылки.

— Хлебная водка собственного изготовления, должен вам сказать, я назвал ее «Истошное кукареку», употребляю до завтрака, взбадривает, как петушиный крик.

Он наполовину наливает два стакана, которые берет с умывальника, и прячет бутылку обратно в чемодан. После чего поднимает стакан, чокаясь с Хеллером.

— Очень рад, дорогой коллега, что вы все-таки пришли ко мне.