|
А в письме французскому королю Джованни постарался обосновать свое враждебное отношение к Валентино, ссылаясь на многократные нарушения союзнических обязательств – разумеется, со стороны герцога. О собственных заслугах того же рода Бентивольо предпочел не упоминать. Но чем шире разворачивались боевые действия, тем чаще взоры капитанов обращались к Венеции – сперва с надеждой, а затем с растущей тревогой. Венеция хранила загадочное молчание и, казалось, совсем не спешила на помощь кондотьерам. Не было ни золота, ни солдат, ни даже сколько нибудь явной дипломатической поддержки. Мятежники терялись в догадках, не подозревая, что Сенат уже получил ответ на то самое послание, в котором упрекал Людовика за «позоряший честь французский короны» союз с Борджа. Король никак не отреагировал на обвинения в адрес Валентино; вместо того он заявил, что «Франция будет считать врагом каждого, кто посмеет противодействовать воле католической церкви и Святого престола». А копия королевского письма была незамедлительно доставлена в Имолу, герцогу Валентино – верному другу его христианнейшего величества. Шли дни, и тревога кондотьеров постепенно сменялась страхом. Как и следовало ожидать, первым не выдержал Пандодьфо Петруччи. Отбросив ложный стыд, он послал в Имолу своего тайного секретаря, Антонио ди Венафро – передать герцогу, что путь для переговоров остается открытым; капитаны готовы вернуть все захваченные города, если получат гарантии личной безопасности и неприкосновенности собственных родовых владений. Вслед за Антонио ди Венафро в имольский дворец прибыл сам Паоло Орсини – переодетый курьером, но в сопровождении многочисленной охраны, приличествующей знатному синьору. После короткой беседы с Валентино он уехал, а двадцать девятого октября появился вновь, теперь уже с готовым проектом договора. Суть этого документа, одобренного всеми заговорщиками, сводилась к прежним пунктам, сформулированным стараниями Петруччи. Проект предусматривал возвращение кондотьеров на службу к герцогу и его святейшеству папе. Неясной оставалась только судьба Болоньи, поскольку союзники не хотели терять драгоценное время на выяснение позиции Бентивольо. В конце концов этот вопрос решено было сделать предметом отдельного соглашения между герцогом, кардиналом Орсини и Пандольфо Петруччи. Казалось, уже ничто не могло помешать намеченному примирению, и Макиавелли тревожился все сильнее. Но Чезаре постарался развеять беспокойство флорентийского посла, выразив свое истинное отношение к «этому сборищу банкротов» (так он именовал лигу мятежных капитанов). «Сегодня, – весело заметил герцог, – у меня побывал мессер Паоло, а завтра приезжает кардинал. Они уверены, что сумеют провести меня, а я поддерживаю в них это убеждение. Пусть говорят – я буду слушать и подожду, пока не настанет мое время». Разумеется, Макиавелли и сам ни на минуту не допускал мысли, что герцог, забыв все обиды, искренне протягивает изменникам руку дружбы. Но что именно задумал Валентино – это не мог понять даже многоопытный флорентиец, пока не обратился за разъяснением к своему коллеге, Агапито Герарди. Герарди, личный секретарь герцога, принимал непосредственное участие в переговорах с Орсини. Когда Паоло Орсини уезжал из Имолы, увозя с собой соглашение, которое предстояло подписать капитанам, мессер Агапито догнал его и сказал, что герцог хотел бы дополнить текст договора еще одной статьей, учитывающей интересы французского короля. Орсини принял эту новость без особого восторга, но не нашел достаточно веских возражений, и Агапито тут же внес в документ недостающую статью. |
