|
Только не позволю покинуть меня. Я с вами ни при каких условиях не могу расстаться. – Да я, – говорит Виллиам, – и не собираюсь расставаться с тобой, если ты сам того не захочешь. Но пообещай мне выполнить все эти условия, и я смогу откровенно разговаривать с тобой. Я пообещал ему, как только мог торжественно, но в то же время так серьезно и искренно, что Виллиам мог без всяких сомнений поделиться со мною своими замыслами. – Так вот, во первых, – сказал Виллиам, – я спрошу у тебя, не думаешь ли ты, что и ты сам и все твои подчиненные достаточно богаты и действительно набрали столько добра (сейчас речь не о том, каким именно образом его набрали), что, пожалуй, даже не знают, как с ним быть. – По чести, Виллиам, – сказал я, – ты совершенно прав. Думаю, что нам основательно везло. – В таком случае, если тебе твоих богатств достаточно, не думаешь ли ты бросить это ремесло? Большинство людей оставляют свои дела, когда удовлетворены тем, что ими скоплено, и считают, что уже достаточно богаты. Ведь никто не трудится ради самого труда, а уж во всяком случае, никто не грабит ради одной только кражи. – Теперь, Виллиам, я вижу, куда ты клонишь, – сказал я. – Готов об заклад биться, что ты начал тосковать по родине. – Верно, – сказал Виллиам, – ты рассуждаешь правильно, и надеюсь, что у тебя та же тоска. Для большинства людей, находящихся на чужбине, естественно желание вернуться, наконец, на родину, особенно когда они разбогатели, и если они (как ты считаешь себя) очень богаты, и если они к тому же настолько богаты, что не знают даже, как поступить с добавочным богатством, окажись оно у них. – Ну с, Виллиам, – сказал я, – теперь вы думаете, что изложили все предварительные доводы так, что мне нечего возразить, то есть что, будь у меня достаточно денег, было бы естественно, если бы я стал думать о возвращении домой. Но вы не объяснили, что понимаете под словом «домой». Здесь мы с вами разойдемся. Помните же, человече, что я дома. Здесь мое жилище. Всю мою жизнь иного не было у меня. Я воспитывался приходом из милости. Так что у меня нет желания, куда бы то ни было, возвращаться, богатым ли, бедным ли, ибо мне возвращаться некуда. – Как, – сказал Виллиам и несколько смутился, – разве ты не англичанин? – Я думаю, что англичанин. Вы же слышите, что я говорю по английски. Но из Англии я уехал ребенком и возвращался туда, с тех пор, как стал взрослым, всего один раз. Да и тогда меня обманули и провели и так дурно со мной обращались, что мне безразлично, увижу ли я ее еще раз или нет. – Как, неужели у тебя там нет ни родных, ни друзей, ни знакомых?! – сказал он. – Никакого, к кому было бы у тебя родственное чувство или хоть какое нибудь уважение? – Нет, Виллиам, – сказал я. – Не более, нежели при дворе Великого Могола. – И никакого чувства к стране, в которой ты родился?! – сказал Виллиам. – Не более, нежели к острову Мадагаскару, а, пожалуй, еще меньше. Ведь Мадагаскар не раз, как ты знаешь, Виллиам, был для меня счастливым местом. Виллиам был совершенно поражен моей речью и замолчал. Я сказал ему: – Продолжай, Виллиам! Что ты хочешь сказать еще? Ведь у тебя еще кое какие замыслы – так выкладывай их. – Нет, – сказал Виллиам, – ты заставил меня замолкнуть, и все, что я собирался сказать, отменено. Все мои замыслы рухнули и уничтожены. – Пускай так, Виллиам, но дайте же мне услышать, в чем они состоят. Хотя мне с вами совсем не по пути, хотя у меня нет ни родных, ни друзей, ни знакомых в Англии, но все же я не могу сказать, что настолько люблю разбойничью жизнь, чтобы от нее никогда не отказаться. Я хочу послушать, что ты можешь предложить мне взамен нее. – Да, друг, – сказал Виллиам. |
