Пение хора он относил вперед процессии, и
Самгин, ведя Варвару под руку, шагая сзади Спивак и матери, слышал
только приглушенный крик:
- А-а-а...
Люди, выгибая спины, держась за головы, упирались ногами в землю,
толкая друг друга, тихонько извинялись, но, покорствуя силе ветра,
шагали всё быстрей, точно стремясь догнать улетающее пение:
- А-а-а...
Все это угнетало, навевая Самгину неприятные мысли о тленности жизни,
тем более неприятные, что они облекались в чужие слова.
...дар
случ
айны
й,
Жизнь - зачем ты
мне дана?
- вспоминал он, а оттолкнув эти слова, вспоминал другие:
А жизнь, как посмотришь с
холодным вниманьем вокруг,
Такая пустая и глупая...
Хотелось затиснуть жизнь в свои слова, и было обидно убедиться, что все
грустное, что можно сказать о жизни, было уже сказано и очень хорошо
сказано.
Толчки ветра и людей раздражали его. Варвара мешала, нагибаясь,
поправляя юбку, она сбивалась с ноги, потом, подпрыгивая, чтоб идти в
ногу с ним, снова путалась в юбке. Клим находил, что Спивак идет
деревянно, как солдат, и слишком высоко держит голову, точно она
гордится тем, что у нее умер муж. И шагала она, как по канату, заботливо
или опасливо соблюдая прямую линию. Айно шла за гробом тоже не
склоняя голову, но она шла лучше.
"Странная женщина, - думал Самгин, глядя на черную фигуру Спивак. -
Революционерка. Вероятно - обучает Дунаева. И, наверное, все это - из
боязни прожить жизнь, как Таня Куликова".
Потом он должен был стоять более часа на кладбище, у могилы, вырытой
в рыжей земле; один бок могилы узорно осыпался и напоминал беззубую
челюсть нищей старухи. Адвокат Правдин сказал речь, смело доказывая
закономерность явлений природы; поп говорил о царе Давиде, гуслях его
и о кроткой мудрости бога. Ветер неутомимо летал, посвистывая среди
крестов и деревьев; над головами людей бесстрашно и молниеносно
мелькали стрижи; за церковью, под горою, сердито фыркала пароотводная
труба водокачки.
Зато - как приятно стало через день, когда Клим, стоя на палубе
маленького парохода, белого, как лебедь, смотрел на город, окутанный
пышной массой багряных туч. Военный оркестр в городском саду играл
попурри из опереток, и корнет-а-пистон точно писал на воздухе
забавнейшие мелодии Оффенбаха, Планкета, Эрве. Чем ниже по реке
сползал бойкий пароход, тем более мило игрушечным становился город,
раскрашенный мягкими красками заката, тем ярче сверкала золотая
луковица собора, а маленькие домики, еще умаляясь, прижимались
плотнее к зубчатой стене и башням кремля. Потом пароход круто
повернул за пригорок, ощетиненный елями, и город исчез, точно стертый
с земли мохнатой, черной лапой. Было тепло, тихо, только колеса весело
расплескивали красноватую воду неширокой реки, посылая к берегам
вспененные волны, - они делали пароход еще более похожим на птицу с
огромными крыльями.
Самгин и Варвара стояли у бората, испытывая сладость "одиночества
вдвоем". Когда стемнело и пароход стали догонять черные обрывки туч,
омрачая тенями воду и землю, - встретился другой пароход, ярко
освещенный. Он был окрашен в коричневый цвет, казался железным, а
отражения его огней вонзались в реку, точно зубья бороны, и было
чудесно видеть, что эти огненные зубья, бороздя воду, не гаснут в ней. А с
левой стороны, из-за холмов, выкатилась большая, оранжевая луна, тогда
как с правой двигалась туча, мохнатая, точно шкура медведя, ее
встряхивали молнии, но грома не было слышно, и молнии были не
страшны. Варвара детски восхищалась, хватала Самгина за руку,
прижималась к нему, вскрикивая:
- Ой! смотри, смотри! Видел?
- Не плохо, - снисходительно соглашался он. |