— Что это вы шьете, Белецкий?

Он не подымает глаз от работы и тихо говорит:

— Доломан шью.

Мне жаль, что Белецкий помешался. Он, видимо, был прекрасным парнем. Если б не паралич, может быть, его биография пошла бы, как у капитана Нелюдова.

Жизнь и смерть капитана Нелюдова

Был он сыном генерала, которого любила императорская Россия за то, что генерал был ее крепким и верным слугой. Сын должен был заменить отца. В роду Нелюдовых штатских не бывало. И рос он в Симбирском кадетском корпусе. Окончил Павловское военное училище, выйдя в Апшеронский пехотный полк, который на черных сапогах носил красные отвороты, потому что в истории своей стоял по колено в крови.

Мировая война удивила молодого капитана внезапностью. И хоть был он уже не в Апшеронскому полку, но на фронт выступил радостно, мечтая о крови по колено, о чинах, орденах, наградах, о блестящей славе, затмевающей славу отца.

Генерал Ренненкампф был прекрасным вешателем. И очень плохим генералом. Для доказательства этой неинтересной истины в Мазурских озерах немцы плотным кольцом окружили десятки тысяч русских солдат, и они гибли под немецкой артиллерией. Тех, кого немцы не добили, взяли в плен.

Среди пленных был молодой капитан Нелюдов, раненный в руку.

«Вся Россия, вся война, вся карьера», — думал Нелюдов, когда немцы вели его по шоссе.

Долго сидел он в плену. А когда в немецких газетах прочел о русской революции — не поверил. Россия Суворова, Кутузова, Нахимова и вдруг-офицеры без погон! Стал нервен, странен, худ. И родилось желание: он приедет в Москву и усмирит бунт пушками и кнутами, восстановив славу и величие России.

В Нейштадте я увидел его перед отправкой на фронт. Нелюдов сидел на приступке лестницы и, расставив ноги, курил папиросу. Когда я шел мимо, он посмотрел с ненавистью и сказал, отбросив окурок:

— Разве может русский офицер отказываться ехать в русскую армию?

— Это вы обо мне?

— О вас, — сказал Нелюдов.

— Так ведь я ж прежде всего не офицер.

— Кто же вы такой? — смотрел в упор Нелюдов.

— Я кадровый студент Московского университета. Офицером меня сделал, кажется, министр Поливанов, и, по-моему, не совсем удачно.

— А, студенты!!! — захохотал он.

В этот день Нелюдов уезжал в северо-западную армию Юденича биться за мундир и русское «ура». А я позабыл его, хотя был он колоритен.

Прошли месяца. Я шел с скрябкой на плече по гельмштедтской дороге. Меня обогнал экипаж. В нем сидел человек с золотыми погонами, в полурусской, полуанглийской форме. Мне показалось, что это Нелюдов.

Вечером мы столкнулись у барака.

— Вы здесь? — удивился он. — Что это у вас за скрябка?

— Работаю, — махнул я рукой на чернеющий лес. Киевский чайник я не выкидывал и в Гельмштедте. От старости он необычайно быстро закипал. А в барачной жизни единственным моментом, похожим на жизнь, было чаепитие. В эти часы, полулежа на кроватях, мы с Шуровым и братом читали газеты, толковали о политике, о работе, грызли сухари и обсуждали пути добывания картофеля. В одно из чаепитий постучал Нелюдов.

На нем — гимнастерка без погон. Выглядел недобро. Поздоровались. Но разговор начать — не чайник вскипятить. И разговор не клеился.

— Вы от Юденича, капитан?

— Да.

— Он наступает на Петроград?

— Кажется, да, — отмахнулся Нелюдов.