— Мерлин упаси! — поспешил я откреститься от обвинений. — Нет, мэм, декан МакГонагалл тоже вела себя более, чем достойно.

— Раз все ведут себя, как истинные леди и джентльмены, зачем меня потревожили?

— Не зачем, а для чего, мэм, — поправил я хозяйку крыла.

— Для чего? Это становится интересным, Гарольд. Так для чего?

— Для расчерчивания рунного круга, мэм, у меня огромное желание преподнести мадам МакГонагалл новогодний подарок, раз уж с рождественским не выгорело.

— Что? — синхронно произнесли дамы.

— Ритуал «прощения», леди, — пояснил я.

— Спасибо, Гарольд! — прижав руки к груди, расчувствовалась Минерва, когда до её сознания дошли мои слова. Принимая моё решение, как должное, Поппи только покивала в ответ, отправив личную эльфийку за мелом и ритуальными принадлежностями.

Через пять минут кровать сдвинули к окну, а на полу в центре палаты, дамы в шесть рук (Николь тоже решили привлечь к ритуалу) расчертили рунный круг с многолучевой пентаграммой в центре. Моё койкоместо оказалось на конце одного из лучей. Ещё через пять минут, под нудный речитатив бубнящих Поппи и Николь и под пляску огоньков двенадцати свечей, я обращался к магии, прося не наказывать стоящую в центре круга Минерву МакГонагалл, так как разумом, душой и сердцем не считал её виновной в постигшей меня беде. Ритуал минимизировал последствия отката и срабатывал только в случае, если обе стороны были искренни в своих чувствах. Раскаяние и прощение, мы были искренни, кровь в чашах вскипела и испарилась. Слово сказано, жертва принята. Порозовев щеками, МакГонагалл, там где стояла, опустилась на пол и разрыдалась. Напряжение, державшее Минерву все эти дни, отпустило, выплеснувшись наружу слезами. Как никогда захотелось придушить Дамболдора, аж ладони зачесались.

— Николь, — подхватив подругу за плечи, Поппи указала взглядом на пентаграмму и свечи, намекая, чтобы девушка убрала следы ритуала, а сама повела рыдающую женщину к себе в кабинет.

— А ты молодец, — шепнула мне Николь на ушко, непроизвольно наклонившись к самому моему лицу, взмахом палочки возвращая кровать на её законное место. Виды сверху открывались божественные.

— Ты тоже ничего, особенно в некоторых местах, — тихонько ответил я скабрезностью, поедая сиделку плотоядным взглядом. Пока девушка шептала, мои глаза, независимо от разума, «провалились» в декольте.

— Что? — стараясь скрыть улыбку и не рассмеяться, грозно спросила Николь, жеманно застёгивая верхнюю пуговичку халата.

— Говорю, повезло твоему жениху.

— Тогда ладно, — хихикнула бывшая хаффлпафка, обратно расстёгивая халат и приоткрывая голодному взору краешек выдающихся достоинств с молочно — белой кожей и идеальными формами.

Я не кобель. Я не кобель, у меня есть Гермиона и Леди Смерть. Сдаюсь, я — кобель! Я не чувствую нижнюю половину тела, но, похоже, у мужиков действительно две головы и нижняя думает независимо от мозга в верхней. Тонкая простынь натянулась, образовав характерный палаткообразный купол в районе паха. Боже, как неудобно! Краска залила моё лицо, а Николь рассмеялась.

— Чего ты смущаешься? — продолжала хихикать она. — Видишь, самая главная для мужчин функция у тебя не нарушена, ты радоваться должен!

— Я радуюсь, — кое‑как выдавил я, потупив взор.

— Что за смех тут у вас? — в палату сунулась мадам Помфри. — А — а–а! — многозначительно протянула она, окинув пациента взглядом. — Ну, Гарольд, в вашем возрасте это нормально и для ваших лет, я бы сказала, очень даже… Г — хм, ну, не буду вас смущать.