* * *

Отец Эрика тоже получил десять лет. Место назначения – тот же Магадан, тоже «без права переписки». Не успели мы с мамой освоить «выданные» нам новости, как раздался телефонный звонок Эрика:

– Мы получили повестку. Нас выселяют из Ленинграда. В трое суток должны освободить квартиру.

Первая мысль: «Значит, и нас…» Высылка – мгла, почти что смерть. Мама рвалась к телефону поговорить с Барбарой Ионовной. Представив, что сейчас происходит в их доме, я отговорила её. Эрик просил приехать к ним утром. В их темноватой квартире, обставленной добротной мебелью, был беспорядок. Вещи складывались, связывались, готовились на продажу. Сдержанная и суховатая Барбара Ионовна собственными руками разоряла десятилетиями создававшийся дом и – не плакала. Мы с Эриком стаскивали вещи в скупку: перегруженные «комиссионки» не вмещали того, что несли семьи, отправлявшиеся в ссылку.

На освобождавшиеся квартиры охотники находились тут же. Чаще всего это были следователи и работники НКВД. Нередко хорошая квартира сама по себе являлась прямым поводом для высылки семьи арестованных. Место ссылки семье Эрика не назвали. Только в Москве предстояло узнать, куда им предписано следовать дальше. События громоздились одно на другое. Невозможно было расположить их в какой-то последовательности.

Через три дня Эрик с матерью уезжали с Московского вокзала. Мама, которая давно хотела познакомиться с этой семьёй, просила взять её на проводы. Я не решилась и на это. Она могла не выдержать сцены прощания матери со старшим сыном, Валерием. Эрик избегал внятного объяснения, почему не тронули старшего брата.

Так и получилось, что моя мама не познакомилась ни с Эриком, ни с его матерью. Только живая и лукавая моя сестричка Валечка упросила как-то взять её с собой на встречу с Эриком. Сестричке было одиннадцать лет. По каждому поводу она выносила собственное суждение. Эрик ей понравился. На вопрос «чем?» сказала: «Понравился, и всё. Он красивый и хороший». Провожать их на вокзал пришли несколько человек. Эрик надеялся, что в Москве они выхлопочут отмену ссылке. Ни на шаг не отпускал меня от себя, просил клятвенных заверений, что буду отвечать на его письма. И перед отходом поезда опять сказал:

– Я вас люблю. Это навсегда, что бы со мной ни случилось.

Барбара Ионовна заплакала только в последнюю минуту. Всё было смутно и неестественно. Поезд тем временем уже отошёл от платформы. Приходившие провожать Эрика шли впереди, переговаривались, даже смеялись. И, уходя с вокзала, я отчётливо поняла, что далеко не все потрясены происшедшим. Я не однажды ловила себя на том, что смех или веселый говор окружающих стала воспринимать как что-то ненатуральное, даже кощунственное. И долгое время оброненная кем-то формула «жизнь продолжается» оставалась для меня непонятной и оскорбительной.

* * *

Со дня на день и мы ожидали повестки на выселение. Она не приходила. И наша вроде бы «незаконная» жизнь стала набирать привычный ход. Сумбур из веры в то, что несчастье ссылки нас обошло, и постоянной неуверенности стал привычным самочувствием. После папиного ареста круг наших знакомых распался. Многие друзья родителей были арестованы, семьи высланы. Оставшиеся, посочувствовав друг другу, увязали в своих заботах. Моё исключение из комсомола отсеяло большую часть моих друзей.