Нет, у мамы денег просить не хочу.

В этот момент я увидел Сан Саныча.

Учимся в одном институте, а друг с другом встречаемся редко, только на общеобразовательных лекциях. Чем так занят Сан Саныч? Я обрадовался ему:

— Привет, Сан Саныч! Живая душа на моём пути. Куда путь держишь?

— Да вот решил заняться прикладной живописью. Художник из меня не получится, права была Зверюга, зато оформителем стану знатным. Буду расписывать клубы, санатории, больницы, столовые. — Он усмехнулся. — Раньше-то расписывали храмы. — И его к храмам потянуло! — С этой целью посещаю два раза в неделю спец. семинар.

— Сан Саныч, не выручишь меня? Рублей десять-пятнадцать не дашь до стипендии?

Без шуточек, которые обязательно сопутствовали бы благородному поступку Тюбика, без высоких слов о дружбе и товариществе Сан Саныч дал мне тринадцать рублей и продолжал как ни в чём не бывало:

— Я, Птаха, хороший, добротный ремесленник. У нас тут образовались бригады, знаешь, сколько в Москве строится поликлиник и всего прочего?

— А мне к вам нельзя?

Сан Саныч покачал головой.

— Не-е, ты извини, я сам взят из милости. Сходи к Тюбику, то бишь к Валентину Аскольдовичу: мол, слышал, мол, хочу, и так далее. Он и решит всё в лучшем виде.

Я понуро пошёл прочь от Сан Саныча. Тюбик — везде, Тюбика не обойдёшь!

— Хочешь, я поговорю? — догнал меня Сан Саныч. — Он для своих всё сделает.

— Ни в коем случае! Если ты мне друг, никогда не говори обо мне с… Валентином Аскольдовичем, прошу тебя.

— Ясно, — очень серьёзно сказал Сан Саныч. — Достал тебя своим благородством?

— Достал, — согласился я.

— Что делать, Птаха, жить-то хочется. — Выражение лица Сан Саныча было унылое, и мне стало жаль его. — Он умеет, я не умею, что делать, приходится принимать подачки.

Мы стоим с Сан Санычем на лестнице и не смотрим друг на друга. И в эту минуту я с очевидностью понимаю, что придётся идти к Тюбику за проклятым соцзаказом: не смогу я из стипендии отдать Сан Санычу тринадцать рублей, и снова не хватит мне жалкой сороковки на месяц. А вагоны я разгружать не люблю. Надрываешь пуп, потом несколько суток ноет в животе, особенно ночью, кажется, разорвётся нутро. Да и что получишь? Десятку. Не выход. Чтобы хватило, нужно минимум десять раз в месяц тащиться на Сортировочную. Тюбик предлагает работу не пыльную, привычную. И, если разобраться, не всё ли равно, что рисовать: старуху с фотографиями погибших сыновей или доярку? Доярка нас кормит.

— Всё равно, Птаха, без него не пробьёшься, — подтверждает мои мысли Сан Саныч. — Это я тебе говорю. Большую силу взял в руки. Есть у нас в Москве такая контора, где дают халтуру? Нету. Говорил я с ребятами, окончившими Суриковку, большинство из них — безработные, нищие, Зверюга была права. А куда пойдёшь? — жалко кривится Сан Саныч. — Где они, райские кущи? Кому нужен вот я, например?

Мы уже идём с Сан Санычем по Москве, едем, идём, не сговариваясь, как в свой дом, — в «Палангу», в которой не раз коротали зимние сумерки. Сидим вдвоём за столиком, поникшие, мрачные.