Вижу уже выписанную в деталях всю картину, до последнего блика, и быстро, легко двигается рука.
Ты хотела, Тоша, чтобы честно. Вот тебе сегодняшняя деревня. Ты передала мне своё видение.
— Мы через то такие упитанные, — говорит между тем Алевтина, — что сидим на молоке. Чего не жить? Своё масло, свой сыр.
У кого есть масло и сыр, а у кого-то и нету. Мне очень хочется бросить этот холст и бежать в коровник — есть же там другие доярки! Я хочу их видеть! И я невинно спрашиваю:
— А сколько у вас в колхозе доярок?
— О, у нас большой комплекс! У каждой доярки по семьдесят коров, а всех нас девять человек.
— Большой комплекс! — соглашаюсь я. — А они у вас так всю зиму и стоят? — спрашиваю невинно.
— Кто «они»? Коровы? А что им сделается? Стоят, а то лежат.
Ага, чёрточка около носа, брезгливая такая чёрточка. Ага, чуть выпячивается в пренебрежении нижняя губа. Поймал её главное выражение!
— Вы же хотите двигаться! — говорю я. — Жалко же их!
Пришёл председатель, встал рядом.
— Вот-вот, потуже тут-то, потуже! — Он ткнул толстым пальцем в грудь Алевтины. — Смотри-ка, похожа!
— Хотелось бы познакомиться с другими доярками, — сказал я за обедом.
— Зачем? — несказанно удивился председатель. — Эта самая ядрёная, сладкая.
— Вам нужно, чтобы я колхоз представил или портрет вашей любовницы сделал? — шепнул я ему, чтобы не услышал секретарь.
Председатель поперхнулся.
— Ну ты даёшь! Сам догадался, или она проболталась?
— Профессия моя — видеть да замечать.
— Ну и как тебе, а? Что надо? Не оторвёшься, — шепнул сладострастно, и жир разлился по шее пышным воротником.
— Так что, может, сделать отдельный портрет? — подначил я его.
Он с сожалением покачал головой.
— Нельзя. Я бы со всем моим удовольствием, но у меня не супруга — танк, раздавит!
— Так все же знают, не слепые.
— Э, одно дело — коровница и коровница, доярка передовая да знатная, другое дело — патрет, у всех на виду. Никак нельзя.
— Так можно мне познакомиться с другими доярками? Я выберу пару типажей, и получится охват масс. А то — одна. Подозрительно. И для супруги, и для начальства.
— Думаешь?
— Думаю.
— Давай, ладно. Спать-то будешь?
— Нет.
Я хочу спать. Голова тяжёлая. Кажется, коснись только подушки, и провалюсь. Но Тоша… Тоша со мной рядом: ну же, не лги на холсте, напиши всё, как есть.
— Я не смогу уснуть, — объясняю председателю. — У меня мало времени, всего два дня, а я должен представить минимум пять полотен. Хочу познакомиться с механизаторами, учителями, полеводами — я должен охватить вашу жизнь со всех сторон.
— Давай, ладно, — повторил председатель. — Охватывай. Приставлю к тебе секретаря, он познакомит с людьми. Только не слушай, если начнут жалиться, всегда есть недовольные.
— Я не корреспондент, не журналист, я художник, мне нужно смотреть, а слушать — не моё дело. Не беспокойтесь. Начнут говорить, не услышу. Только велите всё показать, без утайки.
Её я увидел сразу — худенькую маленькую девчушку с тощей косицей, змейкой вьющейся по спине, она прижалась щекой к коровьей морде и что-то шептала.
— Не надо! — приказал я секретарю, открывшему рот, чтобы позвать её. |