Каждое утро она ждала прихода Розали в своего рода
сладострастном нетерпении, а как только полная чашка оказывалась на ночном столике, она садилась на кровати и выпивала ее с жадностью. Потом
отбрасывала одеяло и начинала одеваться.
Но мало-помалу она приучилась задумываться на минутку после того, как опускала чашку на блюдце; потом стала ложиться снова; так изо дня в
день она нежилась все дольше, пока не являлась разъяренная Розали и не одевала ее почти насильно. Впрочем, у нее не осталось и намека на волю, и
всякий раз, как служанка спрашивала у нее совета, задавала ей вопрос, осведомляясь о ее мнении, она отвечала:
- Делай как знаешь, голубушка.
Она до тощ уверовала в свою незадачливость, что дошла до чисто восточного фатализма; привыкнув к тому, что все мечты ее гибнут, все надежды
рушатся, она колебалась целые дни, прежде чем решиться на самый ничтожный поступок, так как была убеждена, что обязательно изберет неправильный
путь и дело обернется плохо.
- Уж кому не повезло в жизни, так это мне, - ежеминутно повторяла она.
Розали возмущалась в ответ:
- Вот пришлось бы вам работать за кусок хлеба, вставать каждый день в шесть утра да идти на поденщину, - что бы вы тогда сказали? Мало
разве кто так бьется, а на старости лет умирает с голоду.
- Да ты подумай, ведь я совсем одна, и сын меня покинул, - возражала Жанна.
Тогда Розали совсем выходила из себя:
- Подумаешь, какая беда! А что, когда сыновья уходят на военную службу или же переселяются в Америку?
Америка представлялась ей каким-то фантастическим краем, куда ездят наживать богатство и откуда не возвращаются.
- Рано ли, поздно ли, а разлучаться приходится, - продолжала она, - потому что старым и молодым не положено жить вместе.
И она добавляла свирепо:
- Вот умри он, что бы вы тогда сказали?
На это Жанна не находила ответа.
С мягким ветерком первых весенних дней силы ее немного восстановились, но она пользовалась этим возвратом энергии, чтобы еще неистовее
предаться своим мрачным думам.
Поднявшись однажды утром на чердак за какой-то вещью, она случайно открыла сундук, наполненный старыми календарями; их хранили по обычаю
многих деревенских жителей.
Ей показалось, что самые годы ее прошлой жизни встают перед нею, и странное, смутное волнение охватило ее при виде этих квадратов картона.
Она взяла их и унесла вниз, в столовую. Тут были всякие, большие и маленькие; она принялась раскладывать их на столе по годам. Внезапно ей
попался первый из них, тот, который она привезла в Тополя.
Она долго смотрела на него, на зачеркнутые ее рукой числа в утро ее отъезда из Руана, на следующий день после выхода из монастыря. И она
заплакала. Она плакала скорбными, скудными слезами, жалкими слезами старухи, оплакивающей свою несчастную жизнь, запечатленную в этих кусочках
картона.
Внезапно у нее мелькнула мысль, ставшая вскоре жестокой, неотступной, неотвязной манией. Ей непременно нужно было восстановить день за днем
все, что она делала в жизни.
Она развесила по стенам эти пожелтевшие квадраты картона и проводила целые дни, уставив взгляд на какой-нибудь из них и припоминая: "Что со
мной случилось в том месяце?"
Она подчеркивала памятные даты своей истории и восстанавливала таким образом некоторые месяцы целиком, припоминая один за другим, сочетая и
связывая между собой все мелкие факты, предшествовавшие крупному событию и последовавшие за ним. |