~~~

Сразу после отмены герцептина у нее с Патрисом состоялся жаркий спор насчет референдума по Европейской Конституции. Патрис высказывался в пользу отрицательного ответа, он даже забросил компьютерные игры, отдавая предпочтение интернет-форумам. Это увлечение стало для него новым наркотиком. Он поднимался из подвала с распечатанными и помеченными маркером документами, скачанными с сайта АТТАС. Мы можем и должны, утверждал он, сопротивляться безраздельному господству либерализма, извращенно представленного обществу как неизбежность. Жюльетт слушала его, но свое мнение держала при себе, а он помнил ее молчание в период первой войны в Персидском заливе, когда они только встретились. Патрис выступал против интервенции, разоблачал махинации средств массовой информации и, поскольку Жюльетт молчала, полагал, что она разделяет его взгляды, однако, оказавшись прижатой к стеке, она была вынуждена признать, что это не так. Она предпочитала занимать нейтральную позицию до тех пор, пока не разберется с собственными мыслями. Патрис словно с неба свалился. Почему она не сказала раньше? Почему бы им не обсудить эту тему? Ответ был прост: она прекрасно знала, что он не изменит свою точку зрения, и не видела смысла спорить впустую. То же самое произошло в мае 2005 года. Каждый дулся на семью другого, кроме того, Патрис злился — и не безосновательно — на влияние Этьена. Дошло до того, что Жюльетт пожелала ему встретить после ее смерти клевую красотку-антиглобалистку вместо больной раком плаксивой тетки с правыми взглядами. Патрис рассказал мне о последней ссоре лишь потому, что я спросил, как он видит свою будущую жизнь с романтической точки зрения. Мой вопрос заставил его задуматься, но отнюдь не шокировал. Возможно, Жюльетт была права, возможно, он начнет жизнь заново с какой-нибудь красоткой-антиглобалисткой, почему бы нет? Этого не миновать. Но что ему особенно нравилось в Жюльетт, так это то, что при нормальных обстоятельствах он бы не видал ее, как своих ушей. Она постоянно подталкивала его, выбивала из привычной ему колеи. Она воплощала собой различие, неожиданность, чудо — все, что случается лишь один раз в жизни, да и то, если повезет. «Именно поэтому я не собираюсь жаловаться, — заключил Патрис, — мне крупно повезло».

В среду 9 июня он взял в видеосалоне Вьена фильм Аньес Жауи «Посмотри на меня». Уложив дочерей спать, Патрис поставил компьютер на подставку для ног перед диваном в гостиной, и они с Жюльетт с удовольствием окунулись в события, происходившие на экране. Жюльетт сидела в кислородной маске, но чувствовала себя вполне сносно. К концу фильма она задремала на плече у супруга, что случалось теперь почти каждый раз, когда они смотрели кино или он читал ей вслух. Патрис сидел, не шевелясь, опасаясь разбудить жену. За эти минуты покоя, когда он прислушивался к ее дыханию и ему казалось, что одним лишь своим присутствием он защищает ее, он был готов еще долго жить такой жизнью, какой бы ужасной она не представлялась. Даже всегда. С тысячей предосторожностей Патрис перенес Жюльетт в спальню и уложил в постель. Потом задремал, держа ее руку в своей. В четыре часа утра больную разобрал внезапный неукротимый кашель. Она не могла дышать, не помогал даже дыхательный аппарат, настроенный на интенсивную подачу кислорода. Глядя на Жюльетт, можно было подумать, что она тонет. Как и в декабре, Патрис позвонил в скорую, потом Кристин, чтобы она пришла присмотреть за детьми. Кристин хотела войти в комнату, пока не прибыли врачи, но Жюльетт замахала рукой: «Нет, нет, не надо». Кристин по сей день сожалеет, что не ушла с дороги санитаров, когда те несли Жюльетт на носилках: оказавшись с ней совсем рядом, она, как ей кажется, нарушила желание подруги: Жюльетт не хотела, чтобы ее видели в таком состоянии. Патрису Кристин сказала, чтобы он ни о чем не беспокоился и оставался в больнице столько, сколько понадобится.