По случаю торжества Брю вылез из своего неразлучного комбеза, что само по себе крайне дискомфортно. Уилли и комбез были, можно сказать, созданы друг для друга. Во-первых, комбез сидит не в обтяжку, что уже важно для человека возраста и комплекции Уилли. Во-вторых, на нем есть полезные карманы для всякой всячины и засовывания рук, чтобы в моменты их неиспользования не смотреться придурковато. И наоборот: без комбеза любая одежда казалось до ужаса неудобной и тесной, а для хранения всякой всячины в ней элементарно недоставало прорех и отверстий. Так что нынче Уилли вздувался в местах, которые на человеке вздуваться обычно не должны.

На нем были черные слаксы, не требующие глажки, белая рубашка, из-за возраста слегка пожелтелая, и серый пиджак (в понимании Брю – классического покроя, а на самом деле просто старый). Свежим пятном смотрелся новый галстук, подаренный утром Арно со словами: «С днюхой, шеф. Может, уже на пенсию, а контору мне оставишь?» Галстук был добротный, дорогой: черного шелка с золотой вышивкой. Не барахло, которое где-нибудь в китайском квартале или в Маленькой Италии тебе норовит впарить крендель, торгующий на тротуаре аляповатыми банданами, а также липовыми часами от «Гуччи» и «Армани». Дешевка для лохов, неспособных уловить разницу или полагающих, что этого не могут сделать другие. Нет, галстук был модный, со вкусом, если на него действительно расщедрился сам Арно. Наверное, в выборе ему кто-то все-таки помог. В начале года напарники вдвоем присутствовали на похоронах, и там на Арно красовался единственный галстук из его гардероба: малиновый полиэстер с пятнышком смазки.

Честно говоря, на шестьдесят Уилли себя не воспринимал. По жизни он прошел через многое – Вьетнам, болезненный развод, нелады с сердцем пару лет назад, – и внешне это его, безусловно, состарило (все эти морщины, жидкая оставшаяся седина – тому доказательство). Но в душе он себя чувствовал так же, как и всегда: от силы лет на тридцать. Тогда Брю ощущал себя на вершине жизни: продержался два года в морпехах и остался жив, возвратился домой к женщине, любившей его настолько, чтобы выйти за него замуж. Понятно, образцом верности до гроба ее не назовешь, но это случилось уже потом. А до тех пор они были вполне счастливы. У своего тестя Брю подзанял денег и снял в Куинсе возле Киссен-Парка помещение, где начал применять отшлифованные в армии навыки по ремонту и обслуживанию техники. Все шло даже лучше, чем Уилли предполагал: дела двигались без сбоев и простоев, а потому через несколько лет он уже нанял себе в помощники миниатюрного скандинава со стоячими волосами и повадками кобелька. Спустя тридцать лет Арно все так же состоял у Брю в напарниках, да и повадки у него, пожалуй, не изменились – разве что притупились зубы да поубавилось прыти в беготне за сучками.

Что до Вьетнама, то домой Уилли возвратился без единой царапины, физической или психологической (во всяком случае, в себе он их не чувствовал). Во Вьетнаме он высадился в марте 1965‑го в составе Третьей дивизии морской пехоты, в задачи которой входило создание анклавов вокруг важнейших полевых аэродромов. Для Уилли война закончилась в ста километрах к северу от Дананга, в Чулае, где «морские пчелки» за двадцать три дня соорудили среди зыбучих песков и чахлой растительности полуторакилометровую алюминиевую взлетку.