Не ожидая лифта, я спешно поднялся к себе в кабинет. В коридорах прокуратуры и следственной части следователи-важняки, прокуроры и секретарши провожали меня взглядами: кто – молчаливо, как покойника, кто – с любопытством, а кто – с плохо скрываемым торжеством. Безусловно, все слышали вчера «Голос Америки» и уже знали о письмах Цвигуна и Гришина, и были уверены, что мои дни в прокуратуре сочтены.

Да и я еще не нашел Белкина, чтобы быть уверенным в обратном.

Бакланов высунулся из своего кабинета и вопросительно заглянул мне в глаза:

– Жив?

– Пока жив, – буркнул я. – Две сотни сможешь занять?

И спешно открыл свой кабинет – там трезвонил-заливался телефон. Я снял трубку. – Алло!

– Господин Шамраев? – услышал я веселый, с нерусским акцентом голос.

– Вас беспокоит корреспондент газеты «Нью-Йорк Таймс». Я хочу взять у вас интервью в связи с вашей вчерашней операцией. Мы могли бы пообедать в каком-нибудь ресторане?

Не отвечая, я положил трубку и ушел занимать у Бакланова деньги на поездку в Баку.

Этот же день, пятница, 8 июня 17.50 по бакинскому времени

Директор Бакинского городского Дворца пионеров Чингиз Адигезалов долго изучал мое удостоверение Прокуратуры СССР и командировочное удостоверение. Было ясно, что он не столько читает и перечитывает эти документы, сколько размышляет, как ему вести себя со мной. Я свалился ему, как снег на голову, среди этого жаркого бакинского июня. За окном кабинета солнце еще распекало вечереющий город, густо пахли олеандры в соседнем сквере и за домами – близко зеленело море, а в кабинете Адигезалова был накрыт стол (шашлык, виноград, вино и коньяки) для чествования руководителей ЦК ЛКСМ Азербайджана, Грузии и Армении. Сейчас, в эти минуты, в актовом зале Дворца пионеров они проводили открытие Декады дружбы пионеров Закавказья.

И тут, в самый неподходящий момент, – московский следователь по особо важным делам.

– Дарагой, до панедельника не можешь падаждать?

– Нет, – сказал я. – Не могу.

– Панимаешь, мой завхоз ушла уже, домой…

– Придется ее вызвать. По телефону или послать машину. Я по заданию ЦК партии.

– Я вижу, что па заданию… – в моем командировочном удостоверении, подписанном самим Руденко, значилось, что

«Следователь по особо важным делам при Генеральном Прокуроре СССР тов. Шамраев Игорь Иосифович командируется в Азербайджанскую ССР для выполнения Правительственного задания особой важности, в связи с чем все партийные, советские и другие административные органы должны оказывать ему всяческое содействие и помощь».

– Ладно, – вздохнул Адигезалов, решив, видимо, что от меня лучше избавиться сразу. – Пашли, дарагой, я сам ее кабинет открою. Может быть, найду.

Мы вышли из его кабинета, по старинной мраморной лестнице (Дворец пионеров был когда-то дворцом нефтепромышленника Нобиля) спустились вниз, на первый этаж, в какую-то крошечную каптерку. Из Актового зала доносилась громкая барабанная дробь и звонкие, усиленные микрофонами детские голоса.

– Интересно! – говорил по дороге Адигезалов. – Две недели назад московский корреспондент приезжал, спрашивал про этого руководителя географии, сказал, что хочет к нему паехать очерк пра него написать, а теперь – пракуратура приехала. Что он такое – бальшой человек или бальшой жулик?

Мы вошли в кабинет-каптерку, не то архив, не то отдел кадров, а скорей – и то и другое вместе. Вдоль стен высились стопки детских тетрадей, альбомов, папок с рисунками, плакатов, стендов, диаграмм, фотомонтажей и стенгазет.