С хмурым и дождливым утром меня примирил завтрак и наличие плащ-палатки. Гостей прибыло — никогда не видел столько генералов и комиссаров. Два командира дивизии, кто-то из штаба армии, сам командующий, из штаба фронта, и комиссары, комиссары, сорок тысяч комиссаров.… Это не я, это Гоголь. Слегка преувеличил, но человек двадцать их точно было.

Пехотный полк построили, знамя обвисло под дождем, оператору не нравится, оно должно развеваться.

— Пусть они его склонят, а наш комиссар будет его целовать, не все же ему начальство в попку чмокать, — предлагаю мизансцену.

Быстрее снимут — быстрее свалим.

Стоит под дождем наша смена, третий стрелковый полк пятьдесят шестой стрелковой дивизии, занимает наши позиции. Оператор снимает митинг. Саперы нужны — немецкие мины снимать. Толковые летчики — «рамы» сбивать. Только нет никого, одна пехота серыми рядами, расходное мясо. И «черная смерть». Наши выжившие бойцы уйдут на плацдарм и встанут там в оборону. Их никто не погонит в атаку, это плюс. Бригада получит нового командира, новый штаб и пополнение. Их снова будет две тысячи и через две недели часть снова пойдет на фронт. И снова к концу февраля в живых останется тридцать человек. Это минус. Две с половиной тысячи минусов, учитывая текущее пополнение потерь.

Даже оркестр притащили. Комиссар встал на колено, флаг целовать.

— …Героев тела давно уж в могилах истлели, а мы им последний не отдали долг, и вечную память не спели.

Молодец, Иван Кузьмич! Пора включаться.

— Мир вашим душам, вы гибли за Русь, вы отдали жизнь за отчизну, но знайте, еще мы за вас отмстим, и справим кровавую тризну!

Хорошо выступили братья-славяне, кажется, нас под конец и пехотный полк поддержал. Для них у нас тоже есть подарок. Вынесли мы наши сверточки, нам и десятка пулеметов хватит, а остальные и патроны мы оставляем боевой смене.

— Удачи вам, бойцы. Удачи.

У шестой бригады впереди еще четыре месяца боев, но у меня там знакомых уже нет, кроме комиссара, а его можно и не считать. В сорок третьем на базе бригады тоже сформируют стрелковую дивизию. Моряки к тому времени тоже закончатся, останется только пехота.

Меркнет костер, сопки покрыл туман, легкие звуки старого вальса тихо ведет баян.

Забрали мы все из зерносушилки, в том числе и заначку из пулеметов и по дороге в Автово остановились у родного медсанбата. Ушли.

Девушки среди нас стайками скользят, кого-то найти хотят.

Снегирев явился, давится сдерживаемым смехом.

— Еще не видел? — спрашивает. — Иди, посмотри.

Ладно, он по званию старше, послушаюсь.

Прямо в коридоре перед процедурным кабинетом стоит книжный шкаф со стеклянными дверцами. И в нем висит на плечиках мой парадный орденоносный китель. Все медали целы. И ордена, и Золотая Звезда. Пуговиц нет, все срезаны. И перед ним стоит три табуретки, сплошь уставленные свечками. Да, нигде и никогда мои шутки так не оценивали. Может быть, мне основать новую религию?

— И с тех пор, как черный капитан взял наш медсанбат под свое покровительство у нас еще ни один раненый не умер….

Это уже психоз….

Но вера творит чудеса, пусть у них будет хоть это. Мне не жалко.

— Не стойте, загадали желание и уходите.

Ладно. Пока, девочка-доктор. На прощание ставлю на табуретку коробку с пуговицами из военторга, нам все равно через город ехать, еще куплю. Оставляем завхозу сало и картошку, не с собой же их тащить на продовольственный склад. А так хоть раненые поедят досыта.

Всем спасибо. Особенно изготовителям плащ-палаток. Очень помогают остаться неузнанным. А нам в город.

На шоссе суета. Две сгоревшие легковые машины на обочине. Мне это место знакомо — здесь у нас документы проверяли.