Наконец, боль спала. Взглянув на вопрошающее озабоченное лицо Фэррелла, Эйвери уставился на Эриенн, пока она не поднесла бокал к губам, но и тогда продолжала наблюдать за ним через край стекла. Вероятно, Эйвери почудилось, что даже на бесстрастном шлеме в удивлении поднялась бровь. Эйвери отодвинул в сторону недоеденное блюдо, залпом осушил бокал с вином и стал мрачно жевать кусочек черствого хлеба. От этого сочетания желудок вроде бы успокоился, и разговор между Фэрреллом и Эриенн постепенно возобновился.

К тому моменту, как появилось второе, Эйвери вполне был готов расправиться с ним. Волчий аппетит проснулся в нем при одном только запахе еды. Эгги подложила на тарелку Эйвери дополнительную порцию, улыбнувшись при этом. Когда Пейн ставил перед Эйвери тарелку, тот уже исходил слюной и схватился за нож и вилку, едва слуга успел убрать руку. Эйвери набросился на содержимое тарелки, запихнул в рот огромный кусок мяса и, полуприкрыв от восторга глаза, стал жевать его. С трудом проглотив пережеванное, он, вновь вгрызаясь в еду, пробормотал:

— Отменно. Весьма отменно. — Он помахал ножом. — Давненько я такого не едал.

Эйвери направил загруженную вилку в разинутый рот и уже выискивал следующий кусок, как внезапно раздался стук о стол ручек ножа и вилки, которые он не выпускал из кулаков. Он подался вперед, чуть привстав. Медленно простонав от боли сквозь стиснутые зубы, он весь застыл, словно бронзовая статуя, а лицо его приобрело такой же оттенок. Уронив нож и вилку, Эйвери вцепился в край стола с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Зубы у него заскрежетали, и он сделал быстрый, свистящий вдох. Продержавшись в этой позе некоторое время, он скороговоркой и чересчур громко произнес:

— Какой-замечательный-вечер-на-улице! Пойду-ка-я-про-гуляюсь!

Эйвери быстренько извинился, кивнув головою, и выскочил из помещения с такой скоростью, что фалды его сюртука взвились в воздух. Дверь в башню с грохотом распахнулась, после чего громко захлопнулась и плотно закрылась на щеколду.

Фэррелл посмотрел на Эриенн и пожал плечами. Она посмотрела на Пейна, который сохранял обычное спокойное выражение лица. Поведение Эгги также во многом было привычным, хотя шея ее постепенно багровела, плечи начали странно подрагивать, а уголок рта слегка подергиваться. Под взглядом Эриенн женщина выдавила из себя непонятный глухой кашель и поспешила из зала.

Когда дверь за ней закрылась, то до них донеслись приглушенные звуки, очень напоминающие сдавленный смех.

К вечеру следующего дня желудок Эйвери успокоился настолько, что позволил ему выйти из своей комнаты в поисках спальни Эриенн. Было поздно, и все уже легли спать. Эйвери решил, что это его последний шанс переговорить с Эриенн наедине, потому что они с Фэрреллом планировали утром ехать в Мобри. Предыдущая ночь прошла в отчаянных попытках успокоить взбудораженные внутренности. Эйвери представить себе не мог, что за недуг одолел его; он грешил на еду, однако она никак не повлияла на остальных. Эйвери страшно переживал, что это может быть что-то серьезное, отчего у него еще сильнее разгоралось желание выбить из дочери приличную сумму.

На стене коридора второго этажа остались зажженными лишь несколько свечей. С помощью невинных вопросов Эйвери выяснил у Фэррелла, как пройти к спальням лорда и его леди. Он осторожно добрался до комнат и крадучись приблизился к двери спальни лорда Сэкстона. Из-под двери не было видно света, из комнаты не доносилось ни единого звука, вследствие чего Эйвери решил, что Сэкстон спит мирным сном.

Уже более уверенно, но по-прежнему стараясь не производить шума, пока не станет окончательно ясно, что дочь находится одна, Эйвери двинулся по коридору к комнате Эриенн.