Изменить размер шрифта - +

— Не волнуйся по пустякам, — заметил Жюльен. — И потом, многие видели, как ты закапывал клад в саду, наверняка его кто-нибудь выкопал.

С губ старика слетел глухой смешок.

— Зарытое в саду — мусор, обманка, чтобы пустить чересчур любопытных по ложному следу: пачки не имеющих никакой ценности облигаций русского займа, несколько настоящих луидоров для большей убедительности, разные безделушки. Настоящее сокровище — у тебя в комнате. Помнишь оловянных солдатиков? Выбросив игрушки, я заменил их на золотые, сделанные на заказ одним ювелиром. Солдатики в коробке все до одного из чистого золота, но раскрашены как настоящие. Никогда с ними не разлучайся — в них целое состояние!

В тот же вечер, вернувшись домой, Жюльен открыл коробку и перочинным ножиком соскоблил немного краски с гусара наполеоновской гвардии. Шарль Леурлан не солгал: солдатик был сделан из золота очень высокой пробы, мягкого, как серебро. Миниатюрное войско императора содержало столько драгоценного металла, что его с лихвой хватило бы десятка на два золотых слитков!

 

 

Бенжамен Брюз повесился. Почтальон, приносивший ему пенсию, которую тот получал как инвалид войны, нашел его болтающимся на суку; под ногами скульптора валялась опрокинутая лестница.

Поговаривали, что не за горами Третья мировая, которую развяжут американцы или русские. Близилась зима.

Однажды утром, когда в воздухе запорхали первые снежинки, Жюльен нашел на корабле окоченевшее тело Адмирала.

Старик, очевидно, умер во сне: одеяло было натянуто до подбородка, а теплый шерстяной чепец надвинут по самые брови.

Мальчик взял лампу и спустился в трюм. Там он без труда отыскал бидоны с бензином, о которых говорил Шарль Леурлан. Часть горючего он разлил в коридоре, часть выплеснул на двери, остальное пришлось на палубу. Спрыгнув на землю, он свернул жгутом газету, поджег ее и перебросил через борт. Раздался громкий хлопок, и в серое небо взмыл огненный столб. Жюльена поразила живописная красота зрелища: желтая колонна, увенчанная черным завитком, на фоне белоснежной пурги.

Почти мгновенно пламя охватило носовую фигуру, сжирая ее, как сухое полено.

Жюльен отвернулся. Медленно, тяжело ступая на каждый камень, он взобрался по круто уходящей вверх тропе. Мальчик знал, что больше сюда никогда не вернется. Задыхаясь от волнения, он на несколько секунд задержался на вершине утеса, чтобы окинуть прощальным взглядом дом и Воронье поле, окруженные темной стеной леса.

Выйдя из-за деревьев, он увидел Клер, быстро идущую вдоль борозды. На ней было зимнее пальто, но голова оставалась непокрытой.

— Взгляни, — сказала она, — мне не терпится тебе показать… первый хлеб, что я испекла.

Мать достала из-за пазухи небольшой каравай, от которого еще шел пар. Не очень правильной формы, он все равно выглядел пышным и аппетитным.

— Наш первый хлеб, — со смущенной улыбкой повторила Клер, — правда, пока из американской муки.

Разломив каравай пополам, Жюльен, обжигаясь, впился зубами в свою долю.

— Скоро у нас будет свой… наш хлеб!

Не в силах оторваться от душистой мякоти, мать и сын еще долго стояли посреди поля, и теплый хлебный пар, смешиваясь с их дыханием, застывал на морозе белым туманным облачком.

Быстрый переход