|
Честно говоря, охать по поводу резкого упадка нравов в девяностые неправильно — нравы упали еще при Брежневе, когда в эпоху застоя главным жизненным ориентиром и маяком для многих стал кожаный пиджак, а пределом мечтаний — «жигуль-пятерка». И когда юный комсомолец рассказывал на уроках учителям, как он хочет быть инженером или космонавтом, про себя он прикидывал, как бы стать моряком загранплавания или, еще лучше, официантом в валютном ресторане. Были, конечно, и идейные личности, презиравшие мещанство и вещизм, — кудлатые поэты и веселые панки, не вылезавшие из милицейских обезьянников. Но как показало время, не для них перестройка делалась и демократические свободы завоевывались.
В 1992 году в Петербурге в ходу еще были карточки на продукты, магазины стояли пустые, а хорошее мясо можно было купить только у знакомых мясников с черного хода. Но это не пугало и не беспокоило Следака. В отделении милиции, куда Кобылиныч пристроил его младшим оперативником, Следаку дали комнату в общаге, и понеслась бесшабашная молодая жизнь. Следак благодаря Кобылинычу, теперь Кобыле, снова стал Немцем. Это ему не очень нравилось, но все остальное вполне устраивало. Работы было невпроворот. Целыми днями они с Кобылой гонялись за бандосами по Петербургу, иногда применяя табельное оружие, но в основном обходясь кулаками и крепким словом. Жизнь настоящих ковбоев. Бандитов в городе повылезало больше, чем грибов в Финляндии в августе после дождя. Группировки этнические — чечены, даги и иже с ними; географические — тамбовские, кемеровские, казанские и т. д.; по видам спорта — борцы, пловцы; наконец, просто отморозки, не подчиняющиеся никаким законам. Имена воров в законе люди эпохи перестройки заучивали, как раньше фамилии членов Политбюро. Деньги обесценились, жизни обесценились. Бандитская романтика — жизнь яркая, зато короткая — пленила юные сердца. Качалки, понаоткрывавшиеся там и тут, полны были желающими «оквадратить» фигуру. Татарские подпольные ювелиры наживали огромные состояния на цепях из самоварного золота, размер звеньев которых поражал воображение. Бордовые пиджаки, бритые затылки, в видеосалонах боевики с крутыми парнями Сталлоне, Ван Даммом, Сигалом и Шварцем. Каждый день стрелки, разборки, тупые терки, распальцовка, «пальцы веером — сопли пузырем». Умение правильно топырить пальцы могло спасти жизнь. Вместо морального кодекса коммуниста — жизнь по понятиям, вместо комсомольского значка — кашемировое пальто. Подруги-стриптизерши, «вчера укатал девку на „бомбе“», «твой пассажир?» — «мой барыга». Ну и трупы, трупы, трупы. За этой лихой публикой, без особого труда отличая их от барыг и не вписавшихся в новую систему ценностей обывателей, и гонялись Кобыла с Немцем. «Принимали» их на разборках, отбивали у них несчастных предпринимателей, «крышевали» своих барыг. А по выходным бухали в теплых компаниях с одноклассниками Кобылы, в том числе и с бывшими спортсменами, а теперь бандитами. Так пролетел год от весны до весны. Немец напряг мозг под пластиной и без особого труда поступил на юрфак в ЛГУ: все-таки при всей романтике работа опером не удовлетворяла его амбиции. Гоняться за бандосами, выбивать ногами двери в квартиру забаррикадировавшегося алкоголика, который грозится убить жену, — все это, конечно, круто, но опер даже дело не может возбудить, не то что что-нибудь расследовать. Бытовое зло лежало на ладони, бороться с ним было приятно, но не очень интересно. Немец хотел идти дальше, он нуждался в противнике посерьезнее. Тем более что бандиты на поверку оказывались обычными парнями, которые просто приняли фальшивый блеск самоварного золота за свет маяка. Друг друга они убивали гораздо чаще, чем садились в тюрьму. Жалко их стало Немцу. Но, учась в универе на вечернем, он честно все четыре года проработал опером и видел, как из выживших в боях пальцевеерных пацанов вырастают новые обыватели, а из авторитетов, презиравших барыг, получаются замечательные коммерсанты, банкиры, производственники и депутаты, короче — новая элита. |
