— Но, повелитель, а вы-то как?

— Я-то с рыбами завсегда договорюсь. Поняли? — Блистательные закивали. — А теперь марш снимать доспехи все четверо!

* * *

— Лопни мои глаза! — прошептал Михил из Гаги, разглядывая порт Аарты. — Откуда?!

Пара наших Виснуспасаемых посудин стояла на рейде, дожидаясь прилива и в предрассветных сумерках, среди пришвартованных или стоящих в гавани судов явственно различались пять классических лодий того типа, что обычно рисуют в учебниках истории, в тех их главах, где рассказывается про Рюрика, Ольгу и Святослава.

Корабли, прямо скажем, для наших вод не характерные.

— Что тебя так удивляет в столь примитивных посудинах, князь? — полюбопытствовал я.

— Повелитель, я видел такие только в одном месте — у зимнолесцев. — ответил Морской воевода. — И если я хоть что-то понимаю в морском деле, то это именно их корабли.

— И вправду, странно. Вдоль северного пути они так далеко не ходят, да и зачем бы им плыть до самой Ашшории? В том же Бирсе, если доплывут, товар сбудут по той же, почитай, цене.

Позади раздавались звуки работы и грязные ругательства. После шторма холкас дал течь, и теперь минимум раз в пять часов трюм приходилось осушать с помощью ведер и какой-то матери.

Буря, в которую мы угодили, была хоть и сильной — пентекор Энгеля едва выгребал против волн, пару раз чуть не став для всего экипажа братской могилой, — но кратковременной. Вероятно, экипаж проявлял чудеса мужества, героизма и мастерства. Вполне вероятно.

Только я, скрюченный морской болезнью посреди трюма, в это время мог лишь благодарить все зримые и незримые силы за то, что позавтракать не успел, а поужинал рано и все съеденное давно ушло ближе к прямой кишке.

Зато когда отступил шторм, мне вдруг так легко стало… Взлететь хотелось. Радикулит, геморрой, остеохондроз, все прочие болячки и телесные неприязни, казалось отступили так далеко, как они отстоят от шестнадцатилетнего юноши. По земному хронометражу, разумеется, шестнадцатилетнему.

Появилось желание петь и плясать (на палубе, кстати, нечто подобное и происходило), обнять всех окружающих, расцеловать их, да наговорить кучу приятных слов.

Короче, классическая посттравматическая истерия.

— Быть может, проскочили как и наш караван? — с сомнением произнес князь Михил. — Но для чего?

— Для того же. — ответил я. — А, впрочем, что тут гадать? Причалим — узнаем.

Морской воевода склонил голову в знак согласия, затем насторожился, пососал указательный палец, поднял его вверх и удовлетворенно улыбнулся.

— Парус ставить! — скомандовал он. — Входим в порт!

На недалеко от нас дрейфующем пентекоре на вершину мачты взлетела фигура кого-то невысокого, мальчишечьего сложения, и начала возиться с канатами.

Когда мы с Михилом спустились по трапу на причал, нас уже ожидала целая делегация во главе с Валиссой. Не думаю, что столь ранняя побудка ее порадовала (равно как присутствующих тут же Главного министра и хефе-башкента), но этикет невестка соблюдает строжайшим образом, так что просто положить с прибором на весть о прибытии своего царя не могла никак. Да и по Утмиру соскучилась, наверняка.

— Ваше величество. — она обозначила поклон.

— Царевна. — я также склонил голову в знак приветствия. — Рад видеть вас в добром здравии.

— Счастлива поздравить вас с возвращением в столицу, государь. Однако… — Валисса чуть склонила голову на бок. — Вы отправлялись в путь с моим сыном, вашим внуком, Утмиром, однако я не вижу его в вашем обществе.