Рвутся пальцы на струнах гитары, но что же мне петь,

Если снова над бездной веков пересекся наш путь?

– Мы так и будем… – смех такой, как будто он прорывается сквозь непрошеные слезы, но слез нет. Плакать – забытое искусство. – Мы так и будем с тобой?… Хоронить тебя, и снова видеть живым – это что, такое правило?

– Девочка моя, девочка… родная моя, любимая моя, боги…

Лицо чужое, но глаза – желтые, тигриные, яркие – это его глаза. Пусть сейчас они полны ошеломленным безумием, все равно – это его глаза на незнакомом, человеческом лице.

И повторять про себя, как самую главную молитву: Йорик, Йорик, Йорик… Твердить его имя, не отпускать его, не разжимать рук, пока не поверишь, наконец, что все по‑настоящему. Что это правда, это он, здесь, живой.

– Я укушу тебя, – пробормотала она ему в шею, – я тебя сейчас укушу.

– Зачем?

– Не знаю.

Я хотел бы сложить для тебя благородную песнь,

Я бы сплел кружева из тончайших мелодий и слов –

Пыль серебряных зим и янтарное марево весен,

И сапфир летних гроз, и хрустальные блики цветов.

– Не надо, – выдохнул он, и сел на землю, по‑прежнему прижимая ее к себе. – Не надо кусаться… Эфа. Или Тресса?

– Эфа. Или Тресса. Как хочешь. У меня здесь есть только мужское имя: Эрик Бийл…

– Так Серпенте – это прозвище?

– Ага. Змеиное прозвище. А как иначе?

И, казалось бы, ну что смешного в простых словах, однако оба рассмеялись, и поцеловались снова, деля смех на двоих. Поровну.

Ведь не петь для тебя – это пытка почище любви,

Но о чем же мне петь, если падают, тихо звеня,

Мои строки, как звезды по небу ночному? – Лови,

Загадай свою боль, если сможешь, и вспомни меня.[7]

«Серпенте» – это было единственное слово, которое понял лейтенант Краджес. Весь прочий диалог слился для него в набор шипящих и рычащих звуков, но знакомое имя словно бы добавило сил. Цепляясь руками за стол, лейтенант поднялся на непослушные ноги, и уже хотел окликнуть Капитана, как тот сам обернулся:

– Тебе нельзя вставать, дурень!

– Серпенте, – прохрипел Краджес, с трудом ворочая языком, – купец… был здесь. В ее одежде, – он кивнул на ухмыльнувшуюся бабу. Ухмылка была знакомой. Та самая ухмылка, от которой Краджеса охватывал обессиливающий страх. И сейчас лейтенант почувствовал, что его вновь начинает трясти. – С этим мечом, – продолжил он упрямо, – и браслет – его, купца.

– Не пугай его, – попросил Капитан, кончиками пальцев прикоснувшись к лицу чернявой ведьмы. – Сядь, – он взглянул на Краджеса, – а лучше ляг.

– Он всех убил, – закончил Краджес, и только потом сел. – Откуда она?

– Из Квириллы. Тебе снова нужна перевязка, лейтенант.

– Где Серпенте? Он всех убил…

– Да. Я понял. Посиди спокойно, – Капитан принялся разматывать наложенные купцом бинты.

Краджес дернулся, не от боли, а от злости. Да как же втолковать‑то, что происходит что‑то… жуткое что‑то?!

За спиной Капитана неспешно поднялся на ноги высоченный мужик.

– …Ох, лясны дзед, – вырвалось у Краджеса, – да что ж это?! Капитан!

Ярни Хазак коротко оглянулся через плечо, и хмыкнул, продолжая перевязку:

– Полагаю, это ответ на твой вопрос, лейтенант.