И увидел над собой огромный плакат.

«Любимый сын Америки. Боб Хэзлитт из Айовы».

Красивое лицо, голубые глаза и серебряные седины, распроклятый белый шарф… И старый самолет взлетает на заднем плане… Боб Хэзлитт.

Тарлоу понимал, что у него меркнет в глазах. Над ним склонялся человек. Он взглянул в знакомое по давнему прошлому лицо. Человек смотрел на него сверху, просто стоял и смотрел, роняя капли.

Тарлоу тихо выдохнул:

– Господи боже, это ты… надо же… Я тебя помню по Бейруту. Тот грязный маленький бар… Какого черта ты… здесь делаешь?

– Жаль, что мне пришлось этим заниматься. Просто такая работа, только и всего. Ничего личного, Хэйз.

Тарлоу сглотнул, пытаясь рассмеяться:

– Тебе жаль… хорошая…

Человек опустился на одно колено.

– Расслабься, дружище. Просто расслабься.

Он прижимал правую руку к сердцу Тарлоу.

Этот знакомый человек почему-то показался Тарлоу спасителем, готовым бережно выдернуть его душу из умирающего тела и выпустить на свободу в ночь. Мысль понравилась. Он поднял взгляд, мимо Боханнона впившись глазами в гигантское лицо Боба Хэзлитта, в его притягательную улыбку, в глаза… Дружеское лицо приветствовало… Оно было последним, что увидел Тарлоу.

Не сильнее, чем постукивание кончиком пальца, он ощутил нож, доставший до его сердца.

Глава 2

Бен Дрискилл читал «Нью-Йорк таймс» и мрачнел.

Его удручало многое. Прежде всего, первая страница «Таймс» была почти целиком посвящена внутренней политике, разбору финального аккорда праймериз в Новой Англии и первой барабанной дроби по поводу предстоящего съезда. То же самое относилось к странице национальных новостей, к политическому комментарию, к самой передовице. Обвал политики. Перебор. Неукротимый пожар ярости, противоречивых версий, воинственной лжи. Политика стала совсем не той, какая помнилась ему по прежним годам – постоянные волны ненависти, от которых делалось тошно. Во всем – партийные интересы, каждая партия точит нож. После тесного столкновения с жизнью и смертью в политике своего отца, Хью Дрискилла, после собственного вторжения в политику Ватикана Бен Дрискилл полагал, что наелся политикой на всю жизнь. Он ни в коем случае не сказал бы, что интеллектуально или, если на то пошло, морально стоит над схваткой, вот только политика с каждым днем скатывалась все ниже. Теперь не то, что в 1860-х, когда кто-то где-то втихомолку мог обозвать Линкольна желтобрюхим шакалом-убийцей. Теперь подобное показывают по телевидению на весь мир. Все работает на средства массовой информации, все им подчинено. Смех смехом, но это уже не смешно.

А вторая причина для недовольства – то, что он не желал в этом участвовать. Его старый приятель по колледжу Чарли Боннер три с половиной года назад был избран президентом Соединенных Штатов. Бену, соответственно, пришлось принять некоторое участие в предвыборной кампании – иначе давней дружбе пришел бы конец. Чарли попросил помочь в сборе средств. Случилось несколько поездок по делам выборов с Чарли, тогда губернатором Вермонта, его семьей и приближенными. Бен поневоле стал для Чарли чем-то вроде набатного колокола, и отойти в сторону в разгар сражения было невозможно. А полгода назад его друг сделал перед Конгрессом громкое, отважное, но в равной степени обоюдоострое заявление. Чарли вел свой бой, за что Бен не мог его не уважать. И нес большие потери. Рейтинг поддержки так и завис в районе тридцати процентов, к тому же объявился новый кандидат на выдвижение, фыркавший ему в загривок в предвыборной гонке.