За недолгую еще жизнь варвару редко приходилось баловать свое тело на мягких ложах. В родной Киммерии постелью ему служили волчьи и медвежьи шкуры, которыми пользовались и в качестве плащей, и как подстилками во время еды. Гладиаторские казармы Халоги, где Конан, плененный гиперборейцами, провел некоторое время, оставили в памяти могильный холод и вонь гнилых соломенных тюфяков. Случалось ему леживать и на жестких немедийских культерах, и на бритунских матрасах, набитых прелыми листьями, но все это, конечно, не шло ни в какое сравнение с мягкими диванами и атласными подушками в доме Шейха Чилли.

Напитки тоже выгодно отличались от кислой браги и сомнительного пойла, которое в шадизарских духанах выдавали за вино. Золотистое пуантенское в тонких серебряных сосудах, приготовленное трудолюбивыми селянами виноградной аквилонской провинции, аргосский хайрес в стеклянных зеленых бутылках, запечатанных пробками с гербами винодельческих гильдий, шемский аррак в керамических амфорах, вендийское пальмовое вино в кувшинах с длинными изогнутыми носиками, пиво в кружках из красной меди, прикрытых изящны и крышками с драконьими головами…

Возлежа на широком диване возле низкого круглого стола на львиных лапах, киммериец наслаждался жизнью в одиночестве. Шейх Чилли с утра отправился по делам во дворец наместника Шадизара (какие уж то были дела, можно было только догадываться), Ловкач Ши побежал в свою лавку, готовиться к закупкам товара: он собирался возобновить торговлю посудой и утварью.

Пожалуй, теперь коротышка мог купить не только блюда, подносы, тазы и кальяны, но и пол Заморы в придачу. В подвалах дома на набережной лежала в крепких сундуках его доля богатств, отданных сыновьями Козлиного судьи согласно посмертной воле отца, оглашенной с погребального алтаря не без участия самого Ловкача. Чтобы вывезти все деньги пришлось прикупить у какого-то Кабира верблюдов – по завышенной цене, конечно.

Доля Конана хранилась в тех же подвалах, но была несколько больше: Шейх Чилли рассудил, что добыча шуххрийских воров взята киммерийцам по всем правилам воинского искусства и полностью принадлежит северянину.

Только одну вещицу он попросил себе: шкатулку из атлайского ореха с небольшим серым камешком внутри, которая оказалась в узле, брошенном краснорожим туранцем.

Чилли был весьма опечален, когда братья не смогли найти шкатулку в опустошенных ворами кладовых своего дома. Казалось, даже звон золотых монет, ссыпаемых в мешки, не мог рассеять его мрачных мыслей. Аюм заикнулся было повременить с долгом, ссылаясь на убытки, нанесенные ночными татями, и Чилли только грустно и рассеянно кивнул головой, однако Бехмет тут засуетился, наорал на младшего брата и настоял на том, чтобы отдать всю сумму.

– Мы должны исполнить волю отца, – сказал он. – Сейчас, когда тело его с первыми утренними лучами обратилось в прах на погребальном алтаре, а душа отправилась на Серые Равнины, наш долг свято соблюдать его последнюю волю. Выполнение данных обещаний отличает человека почтенного от безродных прохвостов, кои столь многочисленны, увы, в государстве нашем. Не так ли, уважаемый Дарбар?

– Это так, – согласился Чилли, – я тоже исполню то, что обещал и пришлю тебе… мн-ээ… лекарство. Жаль, конечно, что шкатулка пропала, камень был дорог нашей семье как память, но, видно, ничего тут не поделаешь.

Когда «память» обнаружилась среди трофеев Конана, киммериец поинтересовался, чем на самом деле столь дорог Чилли невзрачный с виду камешек. Шейх объяснил, что это редкий минерал, который станет украшением его коллекции. Варвар слышал, конечно, что существуют чудаки, собирающие разную чепуху – птичьи перья, окаменевший помет, оловянные пуговицы или черепки битой посуды – но подобные страсти были выше его разумения, поэтому Конан не стал вдаваться в расспросы.