Эти великолепные двойные двери были явно не для меня в моих тесных, жмущих башмаках и плохо сидящем залатанном платье, что я купила у старьёвщика, который пытался убедить меня, что пятна на подоле — это вышивка, а вовсе не старая дорожная грязь. Но в богатых домах всегда существует чёрный ход для слуг и доставки припасов, и в скором времени я уже стучалась в него. На этот раз я даже не успела пощупать мощи, спрятанные у меня под юбкой, или пробормотать краткую молитву, как дверь рывком отворилась.

— Благодарение Мадонне, вы вернулись, маэстро... — молодой человек запнулся и воззрился на меня. — Кто вы такая?

— Кармелина Мангано. — Я почувствовала, как на лоб у меня вылез локон курчавых чёрных волос, выжатый жарой из-под головного убора, который я наспех соорудила из не слишком-то чистого куска ткани. — Мой кузен маэстро Марко Сантини...

— Да? — с надеждой подхватил подмастерье. — Вы знаете, где он сейчас?

— Я надеялась, что мне это скажете вы.

— О, Господи Боже, — простонал юноша. — Он вышел утром, чтобы поиграть в зару[8], — сказал, что будет играть не больше часа, чтобы расслабиться перед подготовкой к свадебному застолью. Да помогут нам святые угодники, его нет уже несколько часов, и мы пропали, пропали...

Похоже, Марко принялся за свои старые штучки. «У него хороший нюх для приготовления соусов и неплохие руки для выпечки, — говаривал о моём кузене мой отец, — а в том, что находится между ушами, то бишь в голове, — одни только карты да кости». Но подмастерье уже отворотился от двери и, жалуясь и стеная, повернулся лицом к стайке одетых в измазанные мукой передники служанкам, меж тем как мой нос изнемогал от наслаждения.

Шафран. Сладчайшая святая Марфа, сколько времени миновало с тех пор, как я вдыхала благоухание шафрана? Или прекрасный аромат жарящейся на вертеле утки в соусе из мёда и апельсинового сока? Или другой, более острый запах, запах доброго уксуса из Модены, такой кислый и в то же время такой гармоничный, что на глаза наворачивались слёзы...

Всю прошедшую неделю я шла, ощущая только страх, его кислый вкус и едкий, гадкий запах, — но теперь я чуяла что-то другое, что-то знакомое и хорошее, и страх прошёл. Не осознавая, что делаю, я последовала вслед за чарующими запахами на кухни, мимо группы взволнованных подмастерьев. Вокруг меня была кухня с толпящимися в ней людьми, но я просто закрыла глаза и, охваченная восторгом, наслаждалась ароматами стряпни. Оливковое масло! Доброе оливковое масло, шкворчащее на сковороде как ему и положено, вместо того чтобы прозябать и портиться в глиняной бутыли; оливковое масло, только что отжатое, такое свежее, что, когда его лили на сковороду, оно сохраняло свой ярко-зелёный цвет... и прекрасный жгучий аромат только что размолотого перца... копчено-солоноватый аромат только что отрезанного от головки сыра — я не нюхала хорошего сыра с тех самых пор, как покинула отцовский дом. Мука, так тонко размолотая, что она носилась в воздухе, и что-то вкусное, пекущееся под подрумянивающейся корочкой...

Нет, не под подрумянивающейся, а под подгоревшей! Мои глаза сами собой раскрылись, и я увидела сочащийся из ближайшей духовки предательский дым. Я пронеслась по кухне, и, обмотав вокруг руки свою видавшую виды юбку, выхватила из жара духовки горячую сковороду. Корочка пирога подгорела, и прежде чем осознать, что я делаю, я уже вопила во всё горло.

— Святая Марфа! — заорала я, и взбудораженная группа подмастерьев и служанок мигом поворотилась и уставилась на меня. — Позволить пирогу сгореть?! Да если бы вы работали на меня, я бы всех вас порубила на похлёбку!

— Но кто вы? — моргая от удивления, спросила одна из служанок.