Ориксен всхрапнул и дернулся в сторону, когда всадник направил его поближе ко мне.

– Где взял? – резко спросил мой брат. – Сколько отцовских денег ты за это выложил? Кура, – сказал он сестре, – может, он всю твою выручку на это истратил?

Он смотрел на меня с обычным вызовом, молча подзуживая меня ответить – словом или кулаком. И, как обычно, я не дал ему удовольствия избить меня – как случилось однажды, когда мы были совсем маленькими.

– Это подарок. – Мои руки, скрытые дорожным плащом, сами сжались в кулаки, но я заставил себя разжать их.

– Подарок! – презрительно рассмеялся брат. – Да кто тебе мог такое подарить! Хотя могу поспорить, что у тебя духу не хватило бы отнять его силой!

Кура тоже подъехала поближе. Заметив интерес в ее глазах, я снял подвеску и протянул ей. Она долго крутила ее в пальцах и ощупывала.

– Нет, – сказала она задумчиво, – это не дело рук Тупы (она имела в виду одного из лучших мастеров нашего народа). Слишком старинная да еще и… – она помолчала, затем добавила: – Лучшая работа, какую мне когда‑либо приходилось видеть. Откуда она взялась, брат?

– Мне подарила ее Равинга, кукольница из Вапалы. Я с ней несколько раз встречался на рынке.

Моя сестра держала подвеску так, словно ласкала неровности металла и камня.

– Тогда откуда она ее взяла? Я пожал плечами.

– Этого я не знаю, но…

Закончить фразу мне не удалось, поскольку Каликку попытался схватить подвеску, но Кура успела увернуться.

– Это сокровище для воина, а не для того, кто выбрал жизнь слуги! – громко заявил он. – Она моя по праву!

– Нет. – Впервые я не дал запугать себя. Все ночные часы моего путешествия подвеска лежала у моего сердца. И с каждым шагом пути во мне росла уверенность, что она – действительно теперь часть меня. Я не понимал, что это предвещает и почему я ощущаю это именно так, но так и было.

– Нет? – Брат оскалил зубы, словно песчаный кот, увидевший перед собой жертву. – А кто тебе эта кукольница, что дарит тебе такие драгоценности, а ты их хранишь? Она – твоя женщина?

– Прекрати! – Кура редко повышала голос. Она всегда была так погружена в мысли о своей работе, что часто словно бы находилась в другом мире, а не среди нас. Она снова вложила в мою ладонь подвеску и цепочку.

– Если Хинккель говорит, что это подарок, значит, это так. Никто не принимает подарков без причины и не отдает их другим. Хинккель, я бы хотела еще раз посмотреть на нее и, может, сделать набросок, если позволишь.

– Всегда к твоим услугам, – ответил я.

У нас нет рабов – это для азенгирских варваров. Наши слуги свободны и могут уйти от хозяев, когда им заблагорассудится. Но обычно они, как каста, имеют свое собственное прочное положение и собственную гордость. То, что в доме своего отца я оказался слугой, случилось потому, что в его глазах я ничего не стоил как сын. С раннего детства мне не давались вещи, которые воин должен знать или уметь делать.

Силой я не мог равняться с братом, и мне не нравилось все, что составляло для него радость в жизни. Потому я похоронил боль в глубине души – я всегда знал, что отец презирает меня, – и находил утешение в другом. Я пас стада, я заботился о водорослевых плантациях, я всегда охотно отправлялся на рынок. Однако для моего отца я не был достоин унаследовать его имя. Верно, что я всегда был мечтателем. Мне очень хотелось воплощать в изделиях своих рук красоту, как это делала Кура, но неуклюжая охранная статуя песчаного кота, которую я вытесал из камня, была далека от шедевра, хотя я упрямо поставил ее возле своих дверей – точно так же, как отец и брат держали возле своих «боевые» знамена.