|
И то, что это было не зловоние отхожего места, а зловоние бойни, мясокомбината или, может, рыбоконсервного цеха, нисколько не облегчало моих мучений. Надо было срочно, любой ценой убираться из этого явно гиблого места. Раздумывать было не о чем и некогда. Я устремился следом за стихающими где‑то вдали и в глубине звуками, издаваемыми отчаянно шлепающими по чему‑то жидкому ногами или лапами. Сразу сообразить, куда юркнул перепуганный мною беглец, было довольно трудно. Еще труднее оказалось втиснуться в обнаруженный мною лаз – довольно скверное место. Это была неправильного сечения щель, стенки которой составляло нечто меньше всего напоминающее каменную твердь. Нечто упругое и содрогающееся. Покрытое чем‑то осклизлым.
«Господи! – подумал я. – Я ползу через кишку какого‑то чертового моллюска… Куда, черт возьми?» Это я узнал довольно скоро с точки зрения только что пережитой мною вечности, наполненной невыносимой болью. Не больше чем через час, а на самом деле, скорее всего, минут через пятнадцать я снова выпал в разверзшуюся подо мной полость. На этот раз я оказался внутри чего‑то, что можно было без особой натяжки назвать рукотворным помещением. Порадовало – в первый момент, – что тут не так воняло, как на предыдущем пути. Не так, но все‑таки воняло. Уже потом я стал ориентироваться в той информации, которую мне поставляли зрение и слух. Вокруг меня высились стены из каменной кладки, а подо мной – пол из чего‑то напоминающего изразцы. Чем‑то это место походило одновременно и на операционную, и на предбанник. И почему‑то на проходную какой‑то древней электростанции или завода. И еще – на морг. Небольшой зал, в котором я очутился, освещали вполне обычные электрические светильники. А вдоль стен, прижавшись к ним, стояло с полдюжины – как мне должно было бы показаться – детей или карликов. Но мне как раз этого‑то и не показалось. Они вообще (и сразу) не показались мне людьми. Может быть, кино и иллюстрации к разным сказочным историям подготовили меня к этому. Но скорее всего дело было в том, что не сработал автоматизм восприятия – та таинственная штучка, которая позволяет нам не задумываясь укладывать образ впервые увиденного предмета на нужную (как правило) полочку. Но для этих созданий в моем сознании подходящей полочки, кроме той, на которой складировались всяческие сказочные и бредовые, из скверного сна пришедшие видения, не нашлось. Не те у них были пропорции, не та посадка головы, не те движения и уж конечно, не та речь. Все, примерно с десяток причудливых созданий, опасливо жавшихся к облезлым фрескам, когда‑то украшавшим интерьер полутемного зала, были явно чем‑то взбудоражены. Собственно, ясно чем. Моим к ним – как снег на голову – явлением. И они оживленно галдели, чирикали, щебетали на языке, не похожем ни на один из тех, о которых я имел хоть какое‑то представление. Хотя по жестикуляции и паническим интонациям, доминировавшим в этом кудахтанье, можно было составить приблизительное представление о том, о чем же все‑таки шла речь. О том – кто виноват во вторжении нежданного гостя. «Я что? Я вот… Я ничего… Так я вот так, а он на меня сразу сверху – ну прямо вот так! А я!.. А он…» Что‑то в этом роде. Я наконец сообразил, где в этой дурацкой помеси предбанника и силовой станции находится дверь, ведущая куда‑то. В этот момент мне было совершенно безразлично куда. Лишь бы выбраться поскорее из этого сумасшедшего дома. И не просто сумасшедшего, а еще и наполненного удушающим, выворачивающим наизнанку зловонием! Дверь, к счастью незапертая и достаточно широкая, вела, слава богу, не в какой‑нибудь новый лабиринт, а просто к выходу из здания. Наружу. А снаружи было вот что. Серый, жемчужный какой‑то, затянутый мглистыми облаками небосвод сеял на землю мелкий дождичек. И все вокруг было мокрым, влагой сочившимся или влагу эту жадно впитывающим. |
