Наверное, надо всплакнуть. Вздохнуть прерывисто, закусить губу, невольно унестись памятью в самое светлое воспоминание из прошлого-пережитого… А потом вынырнуть и задать себе скорбный вопрос — как же так, Анька? Как так получилось, что стоишь ты сейчас у окна, сорокапятилетняя тетка Анна Васильевна Лесникова, и тихо удивляешься — как же так? Вот это все — дождь, улица, дома, троллейбусная остановка — все это будет, а тебя что, не будет? После дождя снег пойдет, принесет в щель приоткрытой оконной створки запах арбузной свежести, а тебя — не будет?!

Ох, как звенит внутри обиженной невероятностью. Ее, значит, не станет, а этот кусок улицы будет существовать по-прежнему. И люди на остановке соберутся, и будут похожи сверху на раскинувшиеся вороньи крылья. И троллейбус приплюхает, откроет двери, втянет их в свое нутро. И бабушка из аптеки выйдет, и тетка с кошелкой в лавку войдет. Все будет. А ее всклокоченной головы в окне не будет. И никто этой потери в мизансцене не заметит. Подумаешь, всклокоченная женская голова в окне — была, и нету…

Нет, не принимает душа. Не верит. Потому, наверное, и слез нет. И вообще — холодно стоять босиком. Надо пойти под душ встать…

Привычная вроде бы утренняя процедура, а удовольствие — непередаваемое! И гель для душа пахнет жасмином, и шампунь — травами. Зеркало запотело, надо на него водой плеснуть. Вот же дурная привычка — рассматривать себя придирчиво в зеркале во время утреннего мытья. Когда ремонт в ванной делали, сама настояла на этом зеркале, хотя Виктор категорически против был… Да кто его тогда спрашивал, Виктора. Дала команду — впаяли зеркало, и все дела. С тех пор и вошло в привычку — по утрам свою фигуру жестко оглядывать на предмет появления жировых складок. А что делать — природа одарила склонностью к ним, к небольшим складочкам.

И сейчас по привычке оглядела себя, повернулась боком, выгнула спину. Ничего, вроде все в норме… Не толстая, но довольно крепенькая, согласно возрасту. Линия бедра четкая, живота и в помине нет. Но это утреннее оглядывание сегодня удовольствия не принесло. Досада взяла — усмешливая, стыдливая. Вроде теперь-то уж зачем…

Да, она всегда боялась этого горя — растолстеть. И когда Лерку рожала — боялась, и когда Антона — тем более. Нет, когда грудью детей кормила, приходилось жертвовать страхами, тут уж ничего не попишешь, грудное вскармливание — дело святое. Кормила и сама себя на последующие голодные лишения настраивала, и морила потом себя диетами, то на овощах сидела, то на кефире. Ох уж эти диеты — воспитание жестокости по отношению к собственному организму… Лишний кусок хлеба — преступление. Квадратик шоколадного торта — расстрел. Беговая дорожка до изнурения. Куча денег из семейного бюджета на массажи-обертывания… Потом вообще в принцип жизни вошло — всегда надо быть в форме, ни шагу назад! Сохранить легкость фигуры до старости! Шестьдесят килограммов — программа-минимум, пятьдесят килограммов — программа-максимум! Теперь вот спроси себя — зачем… Зачем все это было нужно? Выходит, все старания прахом пошли…

Интересно, потом, после их медицинского зверства… Каким оно будет — химическим, гормональным, черт его знает? А фигура совсем расползется, или как?

Да, глупо сейчас об этом думать. Тем более и без того понятно, что расползется. И не только фигура, а весь организм на осколки — жалкие, болезненные…

Вздохнула, резким движением повернула рычажок душа — хватит с нее утренних удовольствий. Глянула на себя последний раз в зеркало, мысленно поставила галочку в аргумент под названием «против».