— То есть… Ты хочешь сказать — не твое дело, да? Не лезь в мою личную жизнь?

— Ну… В общем, примерно так.

— Ну-ну… Я, конечно, не собираюсь лезть в твою личную жизнь, но уже предполагаю, чем для меня твой кредит обернется… Готовься, мать, деньги на очередной взнос выкладывать…

— Это исключено, мам. Уверяю тебя.

— Ну что ж… Ты сказала, я услышала. Тем более я и не смогу… Я же… Эх, Лерка, Лерка, что же ты делаешь со своей жизнью…

Внезапно подступило к горлу, заколотилось внутри отчаянием. Почувствовала, как предательски задрожали губы, как свело слезной судорогой лицо. И будто последний удар — жалостливо-испуганный голос Лерки:

— Ну, мам… Ну плакать-то зачем, чего уж ты так…

Махнула рукой, быстро вышла из комнаты, закрылась на защелку в ванной. Слезы будто того и ждали, брызнули из глаз потоком. Ну как, как она ее, такую безалаберную, на съедение этому Гере оставит? Оберет же до нитки… А если не оберет, так сама отдаст… Нахлебается она с ним, ой, нахлебается… А главное — ведь не докажешь ей ничего. Пыталась уже, и не один раз — все бесполезно. Только и твердит, как заведенная — мы с Герой любим друг друга, мы с Герой любим друг друга… Вот и получается, что любовь зла, полюбишь и… художника, если перефразировать. Хотя какой он, к чертовой матери, художник, где — художник, если в квартире и намека ни на какие художества нет? А Лерку уверяет, будто мастерская у него есть… А она верит, дура…

— Мам… — тихо поскреблась Лерка в дверь ванной. — Ну хватит, мне перед Герой неудобно… Выходи, мам…

Надо же, ей еще и неудобно! Мать плачет, а ей, видишь ли, перед Герой неудобно!

— Да, я сейчас выйду… — прогундосила слезно, быстро подсунувшись к зеркалу.

Плеснула в лицо холодной водой, потрясла головой, нервно сбросила прядь со лба. Вдохнула, выдохнула. И улыбнулась сама себе горестно — совсем расклеилась, Анька, тряпка… Давай соберись…

Вышла — и встретилась с их настороженными глазами. Стояли оба в комнатном дверном проеме, плечом к плечу, будто поддерживая друг друга. Сплотились, стало быть, в борьбе. То есть это против нее — в борьбе.

— Мам, пойдем кофе пить?.. — то ли пригласила, то ли спросила Лерка, отступая на шаг.

— Да, Анна Васильевна… — услужливо подхватил Гера, — кофе, когда холодный, уже невкусный. А я старался…

— Ну что ж, пойдем, если старался, — улыбнулась она через силу, с трудом подавив в себе запоздалый слезный спазм, — попробуем, что у тебя там за кофе…

Надо же, и впрямь вкусно. Немножко терпкостью отдает, приятной незрелостью зерен. И привкус особенный…

— Я еще кардамона добавил, Анна Васильевна. Чувствуете?

— Да, Гера, чувствую. Очень вкусно.

— Ну, я же старался… — расплылся он в улыбке под одобрительным взглядом Лерки, — я знаю, как вы сей напиток уважаете… Вам пиццу еще положить, Анна Васильевна?

— Ну, положи…

Она усмехнулась про себя, наблюдая за его стараниями. Ишь, хлебосольный хозяин… А она, стало быть, в гости к нему пришла. И это ничего, что у нее дочь тут живет, все равно — в гости! А значит, и слова лишнего не скажи… Попила кофейку, получила порцию гостеприимства и проваливай. Ну, нет, художник Гера, не на ту напал…

— В общем, так, ребята, — чуть подалась вперед, хлопнула ладонями о стол, — у меня в конце года будет хорошая премия, и потому — ладно уж, так и быть… дам я вам денег, закроете свой кредит.