Софья Ролдугина. Знак равенства
Когда Найта превращается в бесплотную тень без цвета и запаха, а темные городские улицы впитывают ее так жадно, как песок — теплый дождь, от нее остается, кажется, только один вопрос — почему? За сорок с лишним лет — сорок три или сорок семь? Она всегда спотыкается о четыре года в Бездне, когда думает об этом — Ксиль ни разу не позволил наблюдать ей за своей охотой. В искусстве ускользать ему нет равных; от слежки он уходит с той же легкостью, что и от ответов. Найта научилась предугадывать время следующей охоты по особенной темноте на дне зрачков, по алебастровой бледности щёк, по ресницам, которые из угольно-черных медленно становятся белесоватыми, но Ксиль все равно успевает уйти — за день, за час, за минуту до того, как она полностью осознает, что уже пора. Ксиль ускользает, словно извиняясь, и от него едва ощутимо веет страхом. Долгое время Найта не понимала, отчего, но постепенно ответ выкристаллизовался сам — из ласкающе-робких прикосновений, невесомых поцелуев в висок, из глубоко запрятанного желания заточить ее дома навсегда, накрепко привязать к лаборатории, к подрастающим племянницам, к безопасности и уюту... оградить навеки от любой опасности, которую Дэй-а-Натье обязана встречать первой — и побеждать. Не то чтобы Ксиль не верил в ее победы — так, волновался, обычное дело. Ты же не знаешь, чем и когда отзовется в твоей крови Бездна, да, Нэй? Найта мягко улыбалась и уступала — почти всегда. Ксиль до оторопи, до полностью отказывающей логики боялся причинить ей боль. Шакаи-ар легко становятся такими, какими их желают видеть. Это ментальность потомков Древних — очаруй врага, чтобы он подпустил тебя ближе, а потом бей наверняка. Ксиль лучше умрет, чем ударит ее, но превращается из жестокого хищника в ласкового, жадного до любви подростка столь охотно, что Найте начинает казаться — его место занимает какой-то чужак. Ей не позволено знать проблемах его клана, о стычках с другими шакаи-ар, даже о расследовании Прорывов — хотя это она, Дэй-а-Натье, должна быть щитом от гостей из Бездны, а не шакарский старейшина, которого скручивает от одного лишь дыхания тонкого мира... Идиотская охота интересна Найте не больше, чем кулинарные пристрастия тетушки Лиссэ, но это лишь симптом. Кому, как не ученице целителя... нет, уже четыре года — целительнице чувствовать такие вещи? Именно поэтому Найта, кутаясь в тени, отправляется следом за ним снова и снова — в захрясший в пробках мегаполис, в суеверную, почти вымершую деревеньку далеко на севере... в маленький южный городок, переливающийся огнями отелей. На сей раз нити оказались быстрее шакарских крыльев и привели ее точно к цели. ...на охоте Ксиль прекрасен и отвратителен одновременно. Девочку, которую он загнал в тупик — Сколько ей? Семнадцать, двадцать один, двадцать три? Неважно, она все равно еще ребенок, в нынешнем-то инфантильном мире... — почти жалко, но только почти; Найта знает, что старейшины не убивают, особенно на охоте. Но, Бездна, как они умеют пугать! Эта невезучая девочка — бедолажка, ах, бедняжечка, шепчет подсознание голосом Корделиты — практически потеряла человеческое лицо, и от страха, и в прямом смысле. Ксиль скользит вокруг нее и беззвучно хохочет, а на щеках, на лбу, на подбородке, на губах его жертвы открываются все новые и новые царапины. Узкие, глубокие, ровные, обильно кровоточащие — впрочем, раны на лице всегда кровоточат сильно; кровь течет по лицу девчонки, заставляет слипаться ресницы, попадает в рот, и уже никуда не скрыться от ужаса и соленого привкуса. Найта смотрит одновременно и обычным зрением, и тем, другим, более острым, и видит, что с кончиков когтей Ксиля в кровь девице попадают регены. Скорее всего, к утру от жутких разрезов останется только сеточка тонких белых шрамов, а через несколько дней — и вовсе ничего. |
