— Но кто стрелял в тебя, Иван Карлович? И кто этот мертвый человек?

— Дак тот, кто Тишку нашего укокошил, Степан Андреевич. Он и стрелял. Я приказал было его раздеть до пояса и подвесить к бревну. Но он выхватил два пистолета из сапожищ и одним выстрелом уложил одного стражника, а вторым попал мне в грудь.

— Но отчего этот человек убит? — спросил Волков.

— Сторожа его уработали.

— Зачем? Почему не захватили живым?

— Дак он словно бешенный защищался и еще троих бы легко положил. Вот ребята и перестарались. Все произошло так неожиданно.

— И сказать он ничего, конечно, не успел, — констатировал факт Волков.

— Если бы с ним по-хорошему делали, то, может быть, и не было бы ничего, — с горечью произнес Гусев. — А то чего человеку сразу дыбой грозить. Вот он и не сдержался.

— Но он убил человека, которого было вселено охранять! — вскричал Тарле. — Что еще оставалось делать? Он был подкуплен кем-то! Это ясно!

— Ладно, разберемся. Иван Карлович, тебя отвезут к доктору.

— Но я не опасно ранен…

— Без возражений! К доктору.

Тарле согласился и уехал…

Гусев подошел к Волкову и шепнул ему на ухо:

— Степан, пойдем ко мне. Есть разговор.

— Идем, Ларион Данилович.

В большой просторной горнице они уселись за большим столом, сплошь заваленным бумагами. Это были опросные листы.

— Ты как всегда завален работой, господин коллежский советник?

— Какой я советник, Степан. Дьяк Гусев. Так оно понятнее. Так меня здесь все зовут. А дел у меня хватает. Разбои на Москве токмо множатся. Хотел государь Петр Алексеевич извести их, но куда там! Наших людишек так просто не переделать.

— В этом ты прав, дьяк.

— Тебе дали произвести следствие по делу Кантемира, Степан?

— Да, Ларион Данилович. Повеление расследовать его пришло от самого Бирена. А сие следует понимать, как приказ ея величества государыни императрицы Анны Иоанновны.

— Слыхал о том. Ваш начальник канцелярии тебе специально-то дело сунул. Знает, кого можно подставить под топор. И как начало пошло?

— Да хуже некуда, — с горечью произнес Волков. — Сам видишь. Тарле едва не уложили. И, поверишь ли, второй раз Тишку хороним.

— Второй? — переспросил дьяк.

— Тишка сей вроде бы и помер. С того все дело и началось.

— Так это Тишка-вурдалак и есть?

— Он самый, дьяк.

— Сие слыхал я, Степан. Народ на Москве болтает, что де стал холоп княжий вурдалаком. Но не верится мне, что сие истина. Думаю байки. Ныне мертвяк мертвяком. Не встанет уже. Но разве, то помешает слухам по Москве ползти?

— Эти слухи для меня хуже ножа, Ларион Данилович.

— А я тебе помогу в том, Степан Андреевич. Сего Тишку мы похороним, как следует. И кол ему осиновый в сердце вобьют, и башку от тела отделят. Оно конечно без надобности, но народишко это успокоит. После сих действий вурдалак уже не встанет.

— Этого Тишку вчера в сыскную канцелярию ко мне Тарле доставил! Я его в разбойный приказ определил, дабы сохранить его. И вот! Тишку прикончили, и Тарле едва не укокошили. И все сие в приказе! У тебя под крылом, дьяк.

Гусев усмехнулся в ответ.

— А ты думаешь сии стены заговоренные? Нет, Степан Андреевич. У нас коли надобно, все можно сделать. Особливо ежели золотишком дорожку посыпать.