— Смотри-ка, люди, оказывается, и о таких безделушках помнят. А я забыл. Смотрю и думаю, как же та полукруглая чертовщина называется.

— А как эта штуковина называется, помните? — показываю я на лопату.

— Ну еще бы, конечно, помню,— наивно улыбается Хатынцев.— Это грабли, которыми чугунки из печки вытаскивают. А ты траву ими взялся чистить, поэтому ничего и не получается.

Авиаторы смеются. Стоят сложа руки, словно меня только и ждали, когда я приду и почищу под самолетом. Техник звена не выдержал и подошел к нам.

— Есть желающие сбегать в РАО? Что-то бензозаправочных машин долго нет. Ну, кто? Только не все сразу.

— По-моему, у нас тут только один желающий... Природин,— заговорил механик.— Он так соскучился по матчасти, что стоим вот, просим у него «дай лопату», а он не отдает. Соскучился, говорит, по работе, руки чешутся.

— Жми, Природин, к командиру РАО. Скажи, какого они там лешего тянут? Моторы обкатывать пора.

Бросаю лопату, иду. Возражать бесполезно. Теперь, пока не впишешься в общий антураж, все время тревожить будут. Отошел уже, и тут Хатынцев окликнул:

— Природин, вернись!

— Что еще?

— Другой кто-нибудь сходит, идем-ка побеседуем. Садимся на свернутый самолетный чехол, закуриваем. Хатынцев спрашивает:

— Закончил доклад?

— Кажется, да.

— Ну что там, в докладе, хорошего? О боевых подвигах есть что-нибудь?

— Есть, конечно. А что именно вас интересует?

— Ну, например, написал ли ты о Жорке Каляде?

— Нет, не помню что-то... Я такую фамилию не встречал. А кто это?

— Киномеханик наш. Жоркой Калядой его зовут. Он же — бывший летчик нашего полка. На костылях, бедняга, ходит, кренделя перебитыми ногами выписывает... А какой был ас Жора! Мы ему завидовали и поклонялись, как богу. Играл в воздухе машиной. Жалко, не повезло. Схватился с двумя «мессерами», одного сбил, а другой его. Пулеметной очередью ноги ниже колен раздробило. И вот в таком состоянии посадил машину. Правда на брюхо. Шасси не смог выпустить. Сил не хватило. Отвезли в госпиталь. Думали, пропал. Только через два года, уже после войны, на костылях в полк вернулся. Теперь — в вольнонаемных...

— Что же вы мне раньше не сказали, товарищ лейтенант?!

— Я что ли должен тебе подсказывать? С Бабаевым же историю пишете: должны сами знать.

Я призадумался. Надо, пока не поздно, отметить в докладе. Мысленно я отыскиваю место в тексте, куда можно вставить несколько предложений о Жоре Каляде, а лейтенант снова подбрасывает вопрос:

— А о Дзюбе есть?

— Есть,— облегченно отвечаю я.— Об этом есть. Он же еще в истребительном полку в первый раз отличился, когда сбил двух фашистских стервятников!

— А как он оказался в нашем, штурмовом полку знаешь? Нет? Я так и знал. Однажды он заплутался и сел на немецкий аэродром. Уже из кабины наполовину вылез, только тогда заметил неладное. Увидел немецких офицеров, выхватил пистолет, выстрелил пару раз и опять в кабину. Кое-как успел взлететь. Чуть было не оказался в плену. А когда вернулся на свой аэродром, заскочил, как бешеный, к командиру полка и понес его матом: «Вы что, говорит, воюете или спите?! Почти час в воздухе находился и ни одного позывного сигнала!» Ну, командир истребителей тоже парень с характером. «Катись ты, говорит, отсюда вон!» И добился, что перевели Дзюбу в штурмовики...

— Ну, об этом, наверное, в докладе не скажешь,— усомнился я.

— Нет, конечно. Об этом не надо. Это я просто вспомнил. Каких только ситуаций не было! Ну да ладно. Ты еще разок со всех сторон посмотри доклад. И на сослуживцев не обижайся. Думаю, что все наши понимают, каким добрым и полезным делом ты занят.