— А я согласилась. И Глеб, — просто с восторгом. Но после того, как я ему рассказала кое-что, не захотел выходить из дома. — Полина таинственно улыбнулась. — Такой вариант подходит?

— Ну, это зависит… — засомневался директор. — Может, убедительней пищевое отравление морепродуктами? После того, как Соня три дня провела в туалете в результате посещения индийского ресторана, у неё зуб на экзотическую кухню.

— Ладно. Мидии плюс мое сообщение. Это уже полулетальный исход. Коматозное состояние. — Она закружилась по просторному кабинету. Андрей Дмитриевич ловко поймал её и усадил к себе на колени.

— Будешь сидеть, пока не расколешься. Что натворила, а? Глаза хитрющие-прехитрющие…

— Я беременна. Уже два месяца, папка! — Полина уткнулась в его щеку, вдыхая знакомый с детства запах одеколона и табака. Она слышала, как сосредоточенно посапывал мужественный генерал, проявивший героизм в Афганистане.

— Славно… Очень славно.

Поцеловав отца, Полина вскочила:

— Одобрямс?

— Целикомс. — Он поднялся, слегка припав на левую ногу, где под элегантной серой брючиной чуть скрипнул протез. — А завтра-то суббота. Приедете к нам? Я порадую Соню.

Полина с улыбкой кивнула. Он сказал «к нам», значит, уже что-то решил. И ни словом не заикнулся о матери. Впрочем, она и сама подумала о ней лишь сейчас.

— Созвонимся завтра. Сегодняшний вечер — подарок Глебу. Свечи, Элтон Джон, бифштекс с кровью и соусом «Муссолини». По-твоему, после всего этого он выдержит сообщение?

Андрей Дмитриевич развел руками, изобразив преувеличенное сомнение. Шутка скрывала странную неуверенность. Ему нравился Глеб, у него радостно сжалось сердце при вести о внуке. Но почему Полина ни разу не обмолвилась: «муж» или «мой будущий муж»? Почему сам Глеб не попросил руки своей избранницы? — «Старомоден ты до противности, старый хрыч», — сказал себе директор, но не мог подавить тревоги, глядя вслед убегающей дочери.

Глава 2

Андрей Дмитриевич не относился к людям, склонным задумываться над превратностями судьбы, мучительно анализировать все стороны своего поступка, даже весьма серьезного, а потом дотошно копаться в нюансах, отыскивая причину неудач. «Армейский служака», проработавший в рядах Вооруженных Сил более четырех десятилетий, считал себя человеком чести и совести. Что бы ни говорили вокруг о неблагополучных факторах переходного времени, как бы ни роптали на обстоятельства, Андрей Дмитриевич не сомневался: личная совесть превыше всего, а долг офицера — превыше совести. Даже конфликты между этими двумя высшими инстанциями терзали его редко. Возможно поэтому парнишка из белорусской деревни, попавший в пехоту по призыву прямо из школы, двигался по служебной лестнице весьма успешно. Остался сверхсрочником, окончил военное училище, отличился в пресечении конфликта на Чукотском море, попал по личной рекомендации командира Дальневосточного округа в военную академию и получил назначение на закрытый завод в подмосковном городке.

Андрея Дмитриевича любили и «сверху», и «снизу» — начальству нравилось иметь исполнительного, аккуратного руководителя, чье подразделение держалось на образцово-показательном уровне, подчиненные души не чаяли в суровом, но справедливом командире из породы «отцов родных». Он не спускал разгильдяйства и аморальности, жестокости, хамства, но и умел защитить несправедливо обиженного, «взять под крыло» способного парнишку, помочь солдатской матери или заждавшейся невесте.