— Знаешь, если бы ты с ними хоть раз поговорил по душам, они, возможно, и отвалили бы. Знаешь, все они думают, что ты — мокрая курица.

Джоэл повернулся к своим записям.

— Может, и так. А может, я плевать хотел на все, что они думают. Спокойной ночи, Норман. Завтра у меня экзамен.

Норман несколько мгновений пристально смотрел на Джоэла, затем подошел и положил руки на его костлявые плечи.

— Я мог бы защищать тебя, — мягко сказал он и дружески сжал плечи Джоэла.

Джоэл отложил учебник.

— А зачем тебе это делать?

Норман подался вперед и прошептал на ухо Джоэлу:

— Сделаю, Сестренка, если ты станешь моей подружкой.

Джоэл застыл. Затем из его горла вырвался рык, столь яростный, похожий на звериное рычание, что Норман тут же отпрыгнул назад. Джоэл вскочил со стула и обернулся к Норману, трясясь от ярости.

— Ты мерзкий извращенец! — завопил он.

Сжав кулак, он с такой силой ударил Нормана в нос, что полузащитник грохнулся на пол.

— Слушай, ты, — проговорил, все еще дрожа, Джоэл. — Мой отец дает этой школе огромные деньги и имеет тут большое влияние. Если ты еще хоть раз дотронешься до меня, я скажу отцу и директору школы, и уж они-то позаботятся о том, что кроме гребаной стрижки и бритья ты ничем другим не будешь заниматься всю свою жизнь! А теперь пшел вон!

Явно струсив, Норман Никби, из носа которого текла кровь, кое-как поднялся и выскочил из комнаты.

Однажды теплым летним утром 1926 года одна из пяти горничных, служивших в особняке Коллингвудов, закончила застилать постель Джоэла. Шарлен Миллер была очень смазливой девушкой, начавшей работать у Коллингвудов всего три недели назад. Но и этого времени оказалось достаточно, чтобы набраться от остального персонала самых невероятных сплетен о своих новых хозяевах. Она уже была в курсе того, что мистер Джоэл, единственный сын, только что закончил Йельский университет. Знала, что Джоэл не слишком-то ладит с отцом, и знала — почему.

Вытирая пыль, она задумалась о том, что в этой большой спальне много всяких странностей. По стенам, например, были развешаны самые разнообразные маски: серебряные и деревянные, маски клоунов и маски страшилищ. Повсюду: на стульях и на подоконниках были куклы: тряпичные, фарфоровые, куклы, изображавшие совсем маленьких девочек. Целая стена была забита книгами о театре: полное собрание сочинений Шекспира, полные Ибсен, Джордж Бернард Шоу, а также пьесы, которые сейчас с успехом шли на Бродвее.

На столе, который стоял перед широким окном, выходившим на теннисный корт, возвышалась потрясающей красоты игрушечная сцена. Шарлен даже на минуту замерла с тряпкой в руке, чтобы получше разглядеть маленькое чудо: двух футов в глубину, четырех футов в ширину, театральная сцена была выполнена со всеми подробностями, как в настоящем театре, так что, стоя перед авансценой, можно было разглядеть даже, как мерцают складки настоящего золотого занавеса. «Он, наверное, очень любит театр», — подумала она, протянула руку и коснулась маленького игрушечного актера в костюме Гамлета.

— Не трогать!

Она быстро отдернула руку, подскочив от неожиданности. В дверях стоял Джоэл.

— Пожалуйста, — более мягко добавил он. На нем сейчас были белые фланелевые брюки и полосатая бело-голубая рубашка, расстегнутая у ворота. Он был таким высоким, таким стройным и таким (подумала она) странным, тем более в этих своих толстых очках.

— Извините, сэр, — пролепетала она. — Я ничего тут не хотела испортить.

— Знаю. Тебя зовут…

— Шарлен, сэр.

Он мягко притворил за собой дверь и уставился на нее своими странными глазами.