Там он привязал к ним узловатую шелковую нить, наживил крючки половинками размоченной во рту изюмины, после чего забросил в воду.

Когда старшина, щурясь от едкого дыма и прихватив рукавом ватника конец шомпола, пек над огнем издающие дразнящий запах грибы, на берегу раздался радостный вопль, и вскоре оттуда появился Сашка. Улыбаясь, он нес в руке среднего размера рыбину.

— Подвезло нам, — оживился Тим. — Что за порода такая?

— Да похожа на хариуса, а там кто его знает? Здесь все по-чудному.

Старшина положил шомпол с уже испекшимися грибами на лежащий на камне лоскут шелка, вытащил из кармана пакетик с прозрачными таблетками и протянул другу:

— На, Санек, погрызи.

— Что это?

— Леденцы с ментолом, у фрица в планшете нашел. Там, кстати, и карта. Идем мы, судя по ней, верно. Разве чуть отклонились к югу. Но топать еще далековато, километров триста. Ну? Как тебе леденцы? — поинтересовался он, снизывая финкой грибы на шелк и насаживая на шомпол рыбину.

— Фкусные и во рту холодят, — прошепелявил Сашка.

— Я ж тебе говорю, с ментолом, это от простуды. Я такие на Северо-Западном фронте пробовал, отобрал у пленного офицера. Готовились все-таки фрицы к войне основательно. Все предусмотрели, не то что мы, — нахмурился Тим, — шапками закидаем.

— А все равно под Москвой и Сталинградом фашистов разбили. Да и здесь, на Кольском, они увязли.

— Это точно, — подбросил старшина в костер просохших веток.

— Хлипкие они уж очень. Вот мы с тобой из плена третью неделю идем. Полуживые и без всего. А тот фриц, — кивнул назад, — с раскрытым парашютом в мох свалился, и рожа всмятку. Ну да черт с ним, давай шамать, кишки марш играют.

Тим разломил парящую рыбу на две части и большую отдал Сашке.

— Чего это ты меня все время подкармливаешь? То свою долю шоколада отдал, то эти таблетки, а теперь вот и кусок побольше? — обиделся ленинградец.

— Это потому, что салажонок ты еще, Санек, да и в лагере почти дошел. Так что давай наворачивай. А мне не впервой. Считай, третий раз к своим выхожу, — жестко прищурился глазами.

Приятели стали жадно глотать рыбью мякоть, обсасывая кости, а потом взялись за грибы, пресные, но вполне съедобные.

— На вот еще, хлебни, у фрица в кармане была, — протянул старшина другу миниатюрную плоскую фляжку.

— Когда успел, я даже не заметил.

— И в Ростове мало кто замечал. Я пацаном водился с беспризорными и по карманам ловко притыривал, — беззвучно рассмеялся Тим.

Сашка отвинтил колпачок, сделал глоток из фляжки и поморщился.

— Ну как? Получше шила?

— А я его на охотнике один раз только и пробовал, боцман не давал. Тоже говорил, что салага.

— Это коньяк, — приняв назад фляжку, сделал глоток и Тим. — Давай теперь ногу твою поглядим, и на боковую. День выдался напряженный.

Морщась, Сашка поднял до мосластого колена штанину робы. Нога от щиколотки до лодыжки у него посинела и распухла. Тим, отчекрыжив финкой от парашютного лоскута длинную ленту, туго забинтовал ею ногу матроса.

— Вроде тугой повязки. А теперь спать, утро вечера мудренее.

Утром, когда проснулись, вся тундра была покрыта тонким слоем снега.

— Лето и зима одновременно, — пробурчал Сашка, стряхивая его с шапки, и сладко зевнул. — Впервые хорошо выспался, без кошмаров.

Затем друзья встали, умыли снегом чумазые лица, и старшина ощупал унты, они были сухие.

— Снимай гады, — кивнул на Сашкины истертые до дыр ботинки.