|
Ты будешь внимательно слушать, когда я с тобой разговариваю. Иначе… — он умолк, и фраза повисла в воздухе. Гарри неторопливо принял чуть более почтительную позу, но тут же сопроводил её ещё более наглой усмешкой. Что ж, это хорошо: у него глубокая склонность к неповиновению. Для профессионального преступника у него неплохое дыхание: судя по всему, небольшая напряжённость возникает только в конце выдоха. Понятное дело, что усмешка— это защитный механизм против слез, как и у большинства хронически улыбающихся американцев. Хагбард предположил, что отец Гарри был из тех папаш, которые, прежде чем выпороть, делают вид, что размышляют над проступком и готовы даже простить. — Так хорошо? — спросил Гарри, подчёркивая смиренность своей позы и усмехаясь ещё саркастичнее. — Уже лучше, — ответил Хагбард помягче. — Но я не знаю, что мне с тобой делать, Гарри. Ты связался с плохой компанией, очень антиамериканской. Он умолк, наблюдая за реакцией Гарри на это слово; она последовала незамедлительно. — Их деньги ничем не хуже других, — ответил Гарри с вызовом. При этих словах он слегка подобрал ноги и чуть втянул шею. Хагбард называл это рефлексом черепахи; тело подало несомненный знак подавленного ощущения вины, хотя интонации голоса это отрицали. — Ты родился в бедной семье, верно? — спросил Хагбард нейтральным тоном. — В бедной? Да мы были просто белыми ниггерами! — Что ж, это тебя отчасти оправдывает… — Хагбард наблюдал: усмешка стала шире, тело чуточку откинулось назад. — Но пойти против своей родной страны, Гарри… Это ужасно. Это самая большая низость, до которой может опуститься человек. Это все равно что пойти против своей родной матери. — Носки ботинок неуверенно дёрнулись. Что говорил отец Гарри перед тем, как взять ремень? Хагбард догадывался в общих чертах: «Гарри, — строго говорил он, — настоящие белые люди так себя не ведут. Так ведут себя только те, в ком течёт кровь ниггеров». Усмешка растянула уголки губ до предела, превратившись уже в гримасу, тело застыло в максимально почтительной позе. — Эй, послушайте, сэр, — начал Гарри, — вы не имеете никакого права разговаривать со мной в таком тоне… — И тебе даже не стыдно, — давил на него Хагбард. — Тебя не мучают угрызения совести. — Он покачал головой с глубоким неодобрением. — Я не могу позволить тебе гулять на свободе, чтобы ты совершал все новые преступления и предательства. Я намерен скормить тебя акулам. — Послушайте, капитан Челине, сэр, у меня под этой рубашкой пояс с деньгами, сплошь купюры по сто долларов… — Ты пытаешься меня подкупить? — строго спросил Хагбард; оставшаяся часть представления пройдёт как по маслу, подумал он. Другая часть его разума занялась иллюминатскими кораблями, с которыми предстояла встреча в Пеосе. Использовать Систему Челине без общения бесполезно, и Хагбард знал, что иллюминаты будут надёжно «защищены» от него (он вспомнил, как Одиссей залил уши своих людей воском, когда корабль проплывал мимо Сирен). Деньги отправятся в гигантскую пепельницу из раковины моллюска, и такого человека, как Койн, это сразит наповал, но вот что делать с иллюминатскими кораблями? Когда пришло время достать револьвер, он раздражённо снял его с предохранителя. «Если я собираюсь вступить в древнее братство убийц, — мрачно думал он, — возможно, мне следует набраться мужества и начать с видимой мишени». — И три дня, и три минуты — слишком долго, — небрежно сказал он. — Если ты собираешься догадаться, то догадайся сейчас. «До прибытия в Пеос осталось меньше часа», — думал он, когда Койн невольно вскрикнул: «Мама». «Как Голландец Шульц», — мелькнуло в голове у Хагбарда; как многие другие — сколько же их было? Интересно было бы опросить врачей и медицинских сестёр, чтобы узнать, сколько людей уходило в мир иной с этим словом на устах… Но Гарри в конце концов сдался, отпустил робота, позволил роботу действовать независимо в соответствии с биограммой. |
