|
Неходовой товар. — У меня начинается эрекция. — У тебя тоже? Так оно всегда и бывает. По крайней мере, когда куришь «чёрный аламут». Сначала тошнота, потом микроамнезия, затем приступ смеха и далее сексуальное возбуждение. Потерпи. Потом начнётся прояснение. Тогда мы сможем говорить об Истине. Как будто мы не говорим о ней всегда. — Ты крутой гуру, Хагбард. Иногда ты кажешься даже глупее меня. — Если бы здесь был Малаклипс Старший, он бы тебе кое что порассказал о некоторых других гуру. И гениях. Ты думаешь, Иисус никогда не мастурбировал? Шекспир никогда не бился в пьяной истерике в таверне «Русалка»? Будда никогда не ковырял в носу? А у Ганди никогда не было вшей? — У меня все ещё стоит. Нельзя ли отложить философию, пока я разыщу Стеллу — в смысле Мэвис? — Вот тебе и Истина. — Какая Истина? — На уровне коры мозга тебе не все равно, кто это будет: Стелла или Мэвис. На уровне половых желез тебе без разницы. Сойдёт даже моя бабка. — Это не Истина. А просто дешёвый грубый фрейдистский цинизм. — О, да. Ты видел мандалу с Мэвис. — А ты каким то образом заглядывал в мои мозги. Грязный вуайер. — Познай себя. — Наш диалог никогда не выйдет на уровень «Диалогов» Платона, даже через миллион лет. Мы оба укурились в хлам. — Я люблю тебя, Джордж. — По— моему я тоже тебя люблю. Ты такой… ошеломляющий. Все тебя любят. Мы будем трахаться? (Мэвис говорила: «Сотри сперму со штанов». Воображаемая Софи Лорен, когда он мастурбировал. Или воображающая, что он мастурбировал, тогда как в действительности…) — Нет, тебе это не нужно. Ты начинаешь вспоминать, что на самом деле произошло в тюрьме Мэд Дога. «О, нет». Огромный, змеевидный член Койна… боль… удовольствие… — Боюсь, что это так. — Вот черт, теперь я никогда не узнаю. Было ли это на самом деле или ты ввёл это в мои мозги? Воображал ли я, что ничего не было тогда, или вообразил это изнасилование только сейчас? — Познай себя. — Ты сказал это дважды или я услышал дважды? — А как ты думаешь? — Не знаю. Сейчас не знаю. Просто не знаю. Это такая техника гомосексуального совращения? — Возможно. Возможно, это заговор с целью убийства. Возможно, я подвожу к тому, чтобы перерезать тебе горло. — Я не против. У меня всегда была огромная жажда самоуничтожения. Как у всех трусов. Трусость — это защитный механизм против суицида. Хагбард рассмеялся. — Я никогда не знал ни одного молодого человека, который бы поимел столько женщин и так часто рисковал своей жизнью. А ты тут сидишь и все беспокоишься: а вдруг тебя правильно дразнили, когда ты впервые начал отращивать волосы в подростковом возрасте. — Сосунок. Так меня называли в старом добром Натли, штат Нью Джерси. Это слово одновременно подразумевало «педик» и «трус». С тех пор я никогда не стриг волосы: доказывал, что им не запугать меня. Ага. Я сейчас отслеживаю чернокожего парня, музыканта, который самозабвенно трахает белую леди, нежный цветок Техаса. Отчасти потому, что она действительно ему нравится. Но отчасти потому, что, возможно, у неё есть брат, который будет гоняться за ним с пистолетом. Он доказывает, что им не запугать его. — И в этом Истина? Мы тратим всю нашу жизнь, доказывая, что нас нельзя запугать? И при этом мы всю жизнь запуганы на другом уровне? — Цвета снова приобрели яркость и глубину; таков уж этот полет. Всякий раз, когда ты считаешь себя пилотом, тебя уносит в неожиданном направлении, чтобы напомнить: ты всего лишь пассажир. — Это часть Истины, Джордж. Другая часть заключается в том, что всякий раз, считая себя запугиваемым, на каком то другом уровне ты бунтуешь. |
