Да, наступило время для здорового, пусть и недолговечного, веселья, и вот по истечении недели к Роаноку с материка подошла на веслах одиночная военная пирога, выжженная из цельного дерева. На носу сидел молодой воин и размахивал зеленой веткой, а двое туземцев с меньшими, чем у него, заслугами налегали на весла. Воин был одет в лоснящийся мех куницы, а в мочках ушей красовались два чучела птички танагры. Он был красив, а его довольно светлокожее лицо с правильными чертами говорило о благородстве происхождения. Пока пирога стояла на месте вне досягаемости аркебуз, посланец кричал, что великий верован Чапунка просит разрешения поторговаться с большими белыми людьми из-за моря за своего бога и за семью.

— Скажите этому щенку, чтобы приставал к берегу, — распорядился Шон О'Даунс, бывший в тот день дежурным офицером. — Иначе разговаривать не будем.

Юноше позволили высадиться и, хотя воин и был безоружен, тут же надели на него наручники и оплевали лицо. Питер всю жизнь не мог позабыть, с какой отрешенной гордостью этот юный дикарь сносил оскорбления, которые сыпались на него до тех пор, пока наконец ирландец не привел его к губернатору Лейну, печальному и боязливо настороженному, несмотря на знаки власти — шляпу с белым плюмажем и алый роскошный плащ.

Через Чабака, раба Питера, посланник говорил сжато и по существу. Своего дядю, верована — главного вождя, он охарактеризовал как могущественнейшего воина во всей стране Помейок; он властвовал над дюжиной младших вождей, которые назывались вероанами, и разговаривал непосредственно с Мачекомуком — Великим духом, правившим в Попогуссо — Небесном раю. Белые принцы, постановил Чапунка, могут делать что захотят со всеми пленниками, кроме его жен и детей. За их возвращение он готов заплатить большой выкуп и еще больший — за Оука.

Для начала главный вождь монокан пошлет две пироги, груженные столь, видимо, полюбившимися англичанам медными украшениями, и три шкуры ласок, полные жемчуга, когда Оука вернут ему в целости и сохранности. Говорящий после этого разгорячился, предупредил, что все племена от следующего за Чесапикским залива на севере до Морских островов на юге объединяются в большие военные соединения для захвата Оука силой, если в этом возникнет необходимость.

Принимая этого мускулистого юношу, настолько светлокожего, что он казался испанцем или итальянцем, Ральф Лейн медленно поглаживал свою косматую седую бороду и надеялся, что состояние его одежды, сильно порванной, с пятнами соли, останется незамеченным под великолепным серебристо-алым плащом.

— Дяде твоему, великому веровану Чапунке, я шлю приветствия, — любезно сказал он. — Передай ему, что за возвращение его жен и детей я не приму никакого вознаграждения.

— Дьявол вас побери, Ральф Лейн! — свирепо проревел капитан О'Даунс. — Вы не вернете этих дикарей без выкупа: старый дикарь сочтет вас еще более безмозглым, чем вы есть на самом деле…

Губернатор Лейн продолжал говорить через переводчика, словно никто его и не прерывал.

— Передайте своему дяде, великому и знаменитому воину Чапунке, что за идола его я не приму ни жемчуга, ни украшений, вместо этого, — он помедлил, словно делал мысленный подсчет, — пусть шлет двенадцать больших байдарок, по планширы нагруженных кукурузной мукой, орехами, водяными черепахами и прочей доброй едой.

На этот раз вмешался Кавендиш:

— Теперь, клянусь Господней глоткой, Лейн, вы заходите слишком далеко! Нам нужны сокровища. Еду мы отобьем у них силой. Я знаю три деревни, такие же, как Намонтак, или даже больше — до них меньше дня пути.