Но Савина больше интересовало содержимое другой шкатулки, самой что ни есть заурядной, ширпотребовской, – ее извлекли первой.

Не веря своим глазам, он молча протянул ее Володину; тот, заглянув внутрь, на миг онемел.

А в углу гостиной, прижав кулаки к груди, безмолвно застыла Зоя Павловна. И только ее большие черные глаза полнились криком, который за столько лет так и не вырвался наружу.

Глава 17

Свой кабинет Кукольников не любил. Он почему-то напоминал ему фамильный склеп польского князька, который Кукольникову довелось увидеть, когда он был в Варшаве: угрюмые стены, сводчатый потолок, окно, забранное решеткой. От массивных стен всегда тянуло прохладой, и он, иззябнув, иногда даже в жаркие летние дни кутался в пушистый плед – давали о себе знать годы. Стылая кровь, стылые и опостылевшие мысли…

Кукольников слушал радио. Сквозь треск и шум мощно прорывался голос диктора Совинформбюро:

«…Вчера, двадцать третьего июля тысяча девятьсот сорок третьего года, успешными действиями наших войск окончательно ликвидировано июльское немецкое наступление из районов южнее Орла и севернее Белгорода в сторону Курска…»

Кукольников, тяжело вздохнув, прибавил громкости.

«Немцы бросили в наступление против наших войск свои главные силы. Это новое наступление не застало наши войска врасплох. Они были готовы не только к отражению наступления немцев, но и к нанесению мощных контрударов…»

Кукольников в раздражении хотел было выключить приемник, но пересилил себя – разведчик абвера его ранга должен знать истину, не приукрашенную и не затушеванную геббельсовской пропагандой. Поэтому он только зябко передернул плечами, словно ему снова стало холодно, покосился на плед, – он лежал, небрежно брошенный в кресло, – но встать поленился, лишь быстро и сильно потер сухие жилистые руки.

«…Таким образом, немецкий план летнего наступления полностью провалился. Тем самым разоблачена легенда о том, что немцы летом в наступлении всегда одерживают успех…»

Кукольников вскочил, ломая спички, долго прикуривал. Затем схватил плед, подержал его в руках, словно прицениваясь, и аккуратно положил обратно.

А диктор продолжал, торжественно и победно:

«За время боев с пятого по двадцать третье июля противник понес следующие потери: убито солдат и офицеров более семидесяти тысяч, подбито и уничтожено две тысячи девятьсот танков, сто девяносто пять самоходных орудий, семьсот сорок четыре полевых орудия, уничтожено самолетов тысяча триста девяносто два и автомашин свыше пяти тысяч…»

Кукольников со злостью повернул рукоятку настройки новенького «Телефункена». Ненавистный голос советского диктора растворился в эфире, и кабинет наполнили звуки бравурного фашистского марша.

Сталинград, Питер, теперь вот Курская дуга… Где же хваленый блицкриг, черт побери!? Вместо победного «Дранг нах остен» – кровавая мясорубка. Русские стоят насмерть, что, впрочем, и не удивительно, подумал не без некоторого злорадства Кукольников. Кто в Россию с мечом придет, тот от меча и погибнет…

Годы борьбы с Советами, которые он провел за рубежом, в чуждой ему среде, так и не смогли вытравить из его души славянское начало. Несмотря на свой высокий чин в абвере, Кукольников продолжал оставаться тайным патриотом-русофилом. Гитлер рвет и мечет, думал он мрачно, меняет генералов, как куртизанка перчатки на балу.