Медленно догорала свеча, сверкала тусклым огоньком, разгоняла мрак и холод.

Дара долго, не отрываясь, смотрела на огонёк, стараясь не заснуть, и всё же беспокойно задремала, опустив голову на стол.

В окно постучались.

– Да ара, – позвал голос, звеня льдом и снегом.

Девушка вскинула голову, повернулась на звук, замерла. Было темно. Свеча потухла.

– Да а ара, – ударил в ставни северный ветер.

И так же резко, как зазвучали, голоса вдруг затихли. Разгулявшаяся пурга зарыдала. Ветер забрался в щели, заколыхал скатерть, свисавшую низко до самого пола. Дара поджала ноги и прижала к груди, пытаясь согреться.

Она дрожала от холода и шёпотом повторяла себе, что это был лишь страшный сон, морок и ничего больше. Утром за ней придёт Ярополк, он заберёт её с собой, уведёт прочь из княжеских покоев. Дара попросит найти ей избу, где она сможет мирно жить с сестрой, где никто не посмеет перешагнуть их порог. Она узнает такие заклятия, создаст такие обереги, которые никого близко к ней не подпустят.

Темнота бередила воображение, и в каждом углу виделся женский силуэт. Перед глазами замелькали белые пятна.

– Это сон, – прошептала Дара в отчаянии. – Это всё только сон.

И тут над окном что то стукнуло.

Тук!

Тук!

Ещё раз, ещё. Всё чаще и быстрее, всё громче и сильнее.

– Ты обещала свою жизнь мне.

– Ты отдала её нам, – подхватили ветра.

– Заплати своей жизнью или чужой.

– Жизнью.

– Отдай мне Хозяина леса. Отдай мне его силу, и я отпущу тебя.

– Отпущу у у…

– Не трону сестру, не отниму деда, пощажу князя, не заберу сокола.

С губ сорвался судорожный всхлип.

«Забери его, забери Милоша, только не трогай меня», – хотела закричать Дара, но не посмела. Слова могли иметь слишком большую силу.

Если бы только было чем разжечь огонь в печи, если бы пламя в крови лесной ведьмы оставалось по прежнему ярким, то мороз не посмел бы рваться внутрь, он держался бы вдалеке, за городом, у реки и кладбища, где ему и место.

– Я не хочу обижать тебя, Дара, не хочу обрезать твою нить раньше времени. Но ты обещала мне жизнь, свою жизнь, – голос качался на ветру, звенел сосульками, что нависли под крышей, стучал в ставни комьями снега. – Ты сама пришла ко мне, сама надела оперение. Ты поклялась, Дара. Но я помилую тебя, помилую, если ты отдашь мне жизнь лесного духа.

Дара повернула голову к окну.

Она через силу разлепила губы. Слова рождались с невыносимым трудом, через боль:

– Как… убить… лешего?

Снег дробью забил в ставни. Ветер прошептал:

– Когда он будет перерождаться… Позови меня… Подпусти… Я заберу его…

Ратиславия, Златоборск Месяц лютый

Где то сверху, над чуланом, где заперли Милоша, пели женщины тихо и тоскливо, как принято петь все ратиславские песни.

Приглушённый звук пробивался сквозь деревянные перекрытия и ломался, теряя значение слов и чистоту звуков, и оттого эта печальная песня казалась до боли похожей на ту, что пела когда то давно его мать.

Он редко вспоминал о ней, об отце и сестре.

Раньше, когда Милош только пришёл в дом Стжежимира, то не забывал их ни на день, ни на миг, каждую ночь во сне видел обжигающий воздух и взвивающийся к небу пепел, каждый раз снова и снова он оказывался в разрытой могиле, куда скидывали тела, и рыдал отчаянно, пытаясь вытащить из под незнакомого чародея тонкую руку матери. Он просыпался и рыдал до хрипа, пока Горица качала его на руках. Он до сих пор помнил смрад, который разнёсся по всему городу.