– Он сбежал, воспользовавшись штормом, когда ночь выдалась настолько тёмной, что не видно было ничего дальше своего носа, и никто на корабле не выходил на палубу. Отец боялся заразиться. Он утверждал, что все две седмицы сидел взаперти в своей каюте, голодал и пил лишь воду, собранную через открытое окно во время дождя. Он клялся, что здоров и не встречался ни с кем из матросов. Мама не умела с ним спорить. Да она слово ему поперёк боялась сказать.

Полные красивые губы Тео дёрнулись в оскале.

– Если бы только я был смелее. Но я тоже его боялся. Рука у отца тяжёлая, нам всем перепадало, стоило только возразить.

Пусть нас окружал зимний ночной лес, и уютно трещали поленья в костре, но в ушах стоял рокот моря и шум проливного осеннего дождя. Я никогда не была в родной Лойтурии даже в Уршпрунге, что уж говорить о северном побережье, но чётко представила блестящие чёрные мокрые скалы и пожухлую осеннюю траву в долине, где стояло родовое поместье Зульфлау.

Я буквально очутилась там, в старом доме из камня, где вдоль садовой дорожки сажали лаванду. Дождь хлестал в окна, и ветер завывал в дымоходе, когда на первом этаже зажгли одну-единственную свечу, и немолодая лойтурская дворянка в чепце распахнула дверь, впуская внутрь бурю, рок и своего супруга.

– Я пытался, правда пытался что-то спросить, – процедил Тео. – Мы знали, что уже половина команды «Костяного короля» слегла. Но отец выглядел здоровым. И был зол как бес. Разве ему что скажешь, когда он в таком бешенстве?

Он замотал головой, точно прямо теперь над ним возвышался отец, которому он хотел возразить.

– Он наорал на всех домашних, велел принести ему еды. Сказал, что не хочет помирать с голоду на корабле и запретил кому-либо рассказывать, что он сбежал.

Тео смотрел себе под ноги, не выпуская кружку из рук, а я представляла его на несколько (как много?) лет моложе там, в ту осеннюю ночь в Зульфлау.

– Мать повторяла, что он здоров. Она будто нас всех пыталась в этом убедить. Собственно, несколько дней, пока отец отсыпался и отъедался, всё и вправду казалось хорошо. На «Короле» никто не заметил его исчезновения, видимо, он и вправду долго сидел взаперти. Или просто никто на корабле уже не обращал внимания друг на друга, и каждый боролся за собственную жизнь… Знаешь, Клара, – Тео, наконец, посмотрел на меня, и я опешила, встретившись с его диким взглядом. – Знаешь, через сколько дней проявляются первые симптомы Красной чумы?

– Около пяти, – припомнила я.

– Всё верно, – лицо Тео окаменело и будто растеряло все эмоции, всю боль и злобу, что рвались наружу. – Около пяти. Всё зависит от здоровья самого человека. Сколько он продержится. Мой отец продержался пять дней. А вот самый младший из нас, Ганс, слёг с горячкой ещё раньше него. Зараза свалила его первым.

Я уже знала, чем закончится эта история. Тео с самого начала рассказал её конец. И всё же руки мои невольно потянулись ко рту, сдерживая рвущийся всхлип.

– Мне очень жаль, – проговорила я сквозь слёзы.

– Почему?

– Потому что ты испытал такую боль, похоронив всех своих любимых. Поэтому ты уехал с родины?

– Да.

Молча я взяла его за руку как там, в санях, а он снова уткнулся лбом в моё плечо, и так мы долго сидели, глядя на огонь, каждый думая о своём.

Праздник в лагере поубавил жара, но по-прежнему продолжался. Народ громко разговаривал, разбившись на небольшие группы. Замбила рассказывала что-то детям. Шумные фарадальские ребятишки теперь сидели тихо, как заворожённые, и слушали её сказки.

Златан и Барон собрали вокруг себя желающих узнать, как мы вернули путэру (по чистой удаче, на мой взгляд).

Вита молча пила в одиночестве.

– Как ты… спасся? – после долгого молчания, спросила я.