Этот – с челюстью и колючим взглядом – зашёл очень поздно, когда я готовилась ко сну и уже переоделась в белую ночную рубашку. К счастью, очень плотную и закрытую, что не отменяет того факта, что показываться в подобном виде мужчине недопустимо, постыдно и скандально. Я до ужаса перепугалась, нырнула под одеяло. Но страх и стыд неожиданно пробудили во мне гнев и поразительную безрассудную смелость.

– Как вы смеете?! – воскликнула я, натягивая одеяло к самому к носу. – Врываться без стука в спальню к девице? В такой час?!

Он замешкался на пороге, так и остался у открытой двери.

– Вы… – а я всё не могла остановить своё возмущение. – Вы… да как вам не стыдно? Вы, господин…

– Господица Клара…

И в этот момент, когда он на удивление робко назвал меня по имени, я поняла, что мало того, что он вёл себя беспардонно, как настоящий разбойник, ворвавшийся в чужой дом, так ещё и до сих пор не назвал своего имени. И это при том, что не раз и не два имел наглость заявиться в мою спальню без приглашения.

– Вы, господин! – Я вытащила руку из-под одеяла, желая указать на него властно, с укором, так, чтобы устыдился, но рука моя позорно задрожала. – Вы даже не представились!

И пусть голос мой пищал, как у мышки, а голая рука казалась настолько тоненькой и слабой, что он смог бы за раз перекусить её своими челюстями, мои слова неожиданно возымели удивительнейший эффект. Он вдруг выпрямился, точно по стойке «смирно», одёрнул полы сюртука.

– Демид Иванович Давыдов, – неожиданно отрапортовал он, точно стоял перед начальством. – Сыскарь Первого отделения Нового Белграда.

– Нового Белграда, – повторила я, оторопев и тут же позабыв его имя. В первый раз, ошарашенная, я даже не расслышала его.

Нет, с самого начала было ясно, что это сыскари, которые разыскивают папу и графа из-за исчезновения Мишеля, но чтобы они прибыли из столицы…

Я мало понимаю в официальных вещах и всём таком прочем, касающемся закона, но всё же знаю, что центральные отделы названы по провинциям Империи. И Первое отделение – это центральное по всей Белградской губернии. Раз прислали людей из столицы, значит, делом заинтересовались на самых высоких уровнях. Слава Создателю, хотя бы не Десятое.

Об этом же писали в газете. Значит, профессор Афанасьев всё же добился возбуждения уголовного дела…

Ох, папа, во что ты нас втянул?! Нет, нельзя так рассуждать. Я переживаю за себя, хотя мне ничего не угрожает. Я в тепле, сыта, никто не выгоняет меня из Курганово, в то время как папа находится в бегах и скрывается от преследования. А ведь он уже немолод, здоровье его в последние годы ослабло. Стоит подуть ветру, и он тут же подхватывает простуду. Взял ли он с собой шарф и тёплые носки? Стоило бы проверить его вещи, чтобы не переживать. Если, конечно, эти люди из Первого отделения подпустят меня к вещам папы. Я слышала, как они рылись в его комнате, а после видела, что из комода перевернули все ящики, даже с нижним бельём! Немыслимо, возмутительно и постыдно. Не думали же они, что мой папа – уважаемый учёный, образованный человек с блестящими манерами – будет прятать секретные научные записи рядом с собственным исподним?

Или они надеялись найти в ящике Мишеля? Ну не по частям же его туда… Ох, ужасные вещи я пишу. Шутки пытаюсь шутить. Это всё от переживаний. Ведь папа и вправду… нет, не хочу об этом сейчас.

Стоило услышать про Первое отделение, как в голове всё смешалось. Я долго сидела с настолько потерянным видом, что Давыдов кашлянул, привлекая моё внимание:

– Кхм… господица Клара?

– А?!

– Раз уж мы теперь знакомы, позвольте задать несколько вопросов.

Он решительно, очень громко, точно нарочно топая каблуками своих сапог, прошёл к пуфику у туалетного столика, оглянулся на меня и с издевательским поклоном спросил:

– Разрешите?

Мне ничего не оставалось как принять участие в этом спектакле, приосаниться (и это по-прежнему прикрываясь одеялом) и произнести с достоинством и подражающей его тону издёвкой:

– Прошу.