Получается, сыскари ради этого и заявились. Я добилась того, чего так страстно желала, но, если отец и граф сбежали, а я осталась здесь совсем одна и оказалась пленницей и одновременно… подозреваемой? Свидетельницей?

И предательницей собственного отца.

Папа бросил меня, спасаясь от правосудия. И я даже не знаю, что мне чувствовать и думать. И совершенно не представляю, что делать.

С одной стороны, граф чудовище, преступник. Он заслужил справедливое наказание, но почему тогда я чувствую себя предательницей и в то же время преданной? Почему отец и граф оставили меня?

Очевидно, они бежали, как только узнали про сыскарей. Долгое время я не придавала этому значения, а потом вдруг осознала, что граф теперь – калека. Он ослеп и не способен передвигаться самостоятельно. Получается, без помощи моего отца он не смог бы покинуть Курганово. Неужели папа предпочёл графа – мне, собственной дочери?

С другой стороны… у меня нет и никогда не было никого, кроме папеньки и графа. Но они оба бросили меня в Курганово. Или я заслужила это? Как и все предатели, я поплатилась за свою низость. Ведь это именно я отправила дневник Мишеля Афанасьеву. Это я умоляла его прислать сыскарей.

Вот, пожалуйста, Клара, получи то, что желала. Чем ты теперь недовольна?

Надо признать, просто набраться смелости и признать: это всё моя вина. Целиком и полностью.

Нет… Я запуталась. Я ничего, ничего не понимаю и не знаю, только мечтаю, чтобы хоть кто-нибудь объяснил, что происходит.

Снова пищит и скребётся. Ужасно боюсь мышей. Где-то читала, они могут перегрызть спящему сонную артерию. Не уверена, что это правда, но теперь не могу перестать об этом думать. И заснуть тоже не могу, хотя глаза слипаются.

Не знаю, какой сегодня день.

Ночь выдалась бессонной.

Я засиделась с книгой у окна, читала про волков. Я теперь всё-всё читаю про волков. Если Мишель и вправду обратился зверем, если это возможно, стоит узнать, как спасти его и снова сделать человеком.

Стало очень темно, я задремала и проснулась от того, что выглянула луна, и свет упал прямо на лицо.

Я собиралась сразу пойти в постель, как вдруг заметила людей во дворе, прямо у крыльца. Их было трое. В длинных плащах и капюшонах. Они просто стояли и смотрели, но не приближались к крыльцу. Чёрные неподвижные тени. Даже не представляю, как долго они там находились, но это точно не сыскари, те одеваются совсем иначе.

Ещё не зная, кто это, я ощутила исходившую от незнакомцев опасность, хотела встать и зажечь лампу, может, позвать сыскарей, когда заметила мельтешащие тени на полу как раз у комода, и одну большую, размером с кресло, у двери. Она сидела в углу, слегка покачивалась, смотрела на меня горящими алыми глазами, а я осталась на подоконнике, прижав к груди книгу. От ужаса не смогла даже закричать. И это длилось, тянулось неведомо сколько времени.

Скрежет… скрежет…

То ли заснула, то ли провалилась в беспамятство, снова очнулась многим позже, в кромешной тьме. На ощупь, сдерживая рвущийся из груди крик, спотыкаясь, рванула к столу, нащупала лампу, и в спальне наконец-то загорелся свет.

Никого нет. Никого и быть не может. Нельзя не заметить, как кто-то огромный входит в спальню. Ладно мыши, но человек? Нет-нет, это просто бред. Болезнь моя прогрессирует и становится всё серьёзнее, да к тому же влияет на душевное состояние.

Это непохоже на чахотку, но, честное слово, на ум не приходит ничего больше. Нужно заглянуть в медицинский справочник.

Этот – с челюстью и колючим взглядом – зашёл очень поздно, когда я готовилась ко сну и уже переоделась в белую ночную рубашку.