Я не верил, что Сестра поддастся его уговорам, но она неожиданно сдалась. Холод, видать, пронял даже её стойкую натуру.

Так мы нашей странной компанией оказались за столиком у окна, за которым в серых зимних сумерках пролетал заснеженный лес.

Только оказавшись в вагоне-ресторане я осознал, насколько на самом деле промёрз. Суп и пирог с мясом и грибами быстро исправили это дело. Когда мы уже допивали чай, тревога и вовсе стала постепенно проходить.

Афанасьев, щуря глаза, поглядывал на нас всех с хитрым видом.

– Отпускает? – спросил он.

– Что? – спросил я.

– Беспокойство, – пояснил он. – Всегда по возвращении в столицу становится не по себе, вы не замечали?

Я пожал плечами, доедая пирог. Надо признать, несмотря на крайне скудную кухню в поезде, пирог у них весьма неплох.

Да и атмосфера веселее, чем в тамбуре. Стаканы звенят, пассажиры смеются, даже пианист есть. Играет он, правда, что-то крайне меланхоличное. Может, это аппетиту способствует, не знаю. В последний раз был в ресторане на прошлогодние Святые дни и то лишь потому, что Усладин пригласил.

Хороший был человек Усладин всё же. Да, ворчливый и дотошный. Сколько я объяснительных из-за него написал по любому поводу? И за брань оправдывался, и за опоздания просил прощения, и за мордобой превышение служебных обязанностей. Так он меня своими объяснительными достал, что зубы скрипели, а всё же работать с ним было пусть не легко, но зато результативно. Да и на Волкова он, так или иначе, имел влияние. Теперь этот усатый боров окончательно погубит всё отделение, когда ему некому станет противостоять.

Итак, мы заговорили о беспокойстве по возвращении в Новый Белград.

– Никогда не была там раньше, – мрачно произнесла Сестра Марина, собирая крошки со своей тарелки. Меня от этой привычки воротит, хотя сам порой готов тарелку вылизывать. Когда, конечно, на неё вообще есть что положить. – Мне и вправду… нехорошо. Не люблю большие города, скопления людей. Отвыкла за годы в монастыре.

– Дело не в этом, – улыбнулся Афанасьев. – Дело в Проклятом городе.

– Проклятый город? – переспросил Шелли. – Проклятый это…

– Злой. Испорченный. Обречённый. Плохой, – объяснил Афанасьев. – Но в данном конкретном случае можно объяснить и совсем прямым переводом. Город, на который наложено заклятие.

– Ваши сказки, – не выдержал я.

– Это вовсе не сказки, – возразил Афанасьев почти оскорблённо. – Это вполне себе история. Святая Злата умерла как раз в городе, который стоял когда-то на месте Белграда.

– Ниенсканс, – вспомнил Шелли. – Древняя скренорская крепость. Вы её отобрать.

– Во-первых, не отобрали, а честно получили по договору о заключении мира, – поправил я.

– Во-вторых, – добавила Марина, – Ниенсканс появился уже многим после. Скренорская крепость долго не простояла, все там погибли, – поправила Марина, голодно оглядывая стол. Я подозвал официанта и попросил принести ещё пирога. Профессор, к счастью, заплатил.

– Их убить ратиславцы? – с подозрением спросил Шелли.

Мы все трое, как представители Ратиславии, искренне оскорбились.

– Да что у вас вечно во всём ратиславцы виноваты, мой дорогой друг? – спросил с нескрываемой печалью Афанасьев. – Никого мы в этом Ниенскансе не убивали. Сдались нам эти ниенскансцы. Наши князья в это время другим были заняты, друг друга резали, землю делили. Они бы до Ниенсканса и не дошли.

– Потому что не смогли бы запомнить его название, – хмыкнул я.

– Людей в Ниенскансе погубили духи Нави, – мрачно произнесла Сестра Марина с такой интонацией, будто духи Нави-Прави-Хренави вот-вот появятся в вагоне-ресторане.